– Довольно мало, милостивый государь, но в соединении с тем небольшим вспомоществованием, которое…
– Вы получаете от вашего брата, не так ли, мистер Слогуд? Будьте же так добры, припомните, что я не знаю относительно ваших расходов и доходов: получаете ли вы тридцать тысяч фунтов стерлингов или тридцать шиллингов – все это меня буквально не касается.
– Вы довольно суровы ко всем людям вообще, господин майор, – проворчал Слогуд, смотря в проницательные голубые глаза, устремленные на него во время беседы.
– Я суров к людям, мой добрый Слогуд, – повторил майор. – Да ведь мне нет до вас ни малейшего дела!.. Я отрицаю явно даже знакомство с вами. Если вы завтра сядете на скамью для свидетелей, что вы, например, можете рассказать обо мне? Ничего, мистер Джозеф… то есть, мистер Слогуд… Я еще никогда не изменял принципам. Все мои связи с прошлым ограничиваются следующим вопросом, который я, заметьте, задаю себе мысленно: «Что может показать этот человек относительно меня, если он попадет на свидетельскую скамью? Ничего! Ну, так мне и нечего бояться!» Теперь, достойный друг, мне бы очень хотелось видеть вашего сына. Мой камердинер Соломон уверяет меня, что он прелестный мальчик. Идемте же к нему!
– Вы хотите… – произнес нерешительно мистер Слогуд и взглянул с очевидной тревогой на майора.
– Да, хочу его видеть… Не придавайте же великого значения самым простым словам!.. Повторяю вам только: покажите мне сына!
Мистер Слогуд поклонился и, войдя в маленький домик, стоявший в переулке, в конце которого находилась часовня, ввел майора в гостиную. Белокурая женщина с истомленным лицом готовила чай на столе у окна.
– Он наверху, майор, – сказал мистер Слогуд. – Я держу его в совершенном удалении от света, согласно приказаниям, полученным от вас.
– Не моим приказаниям. Прошу вас помнить это, я ни при чем в секвестре вашего сына.
Мистер Слогуд смолчал, но кошачьи глаза его сверкнули на майора ненавистью.
У окна перед столиком сидел молодой человек. Он держал в руках какую-то газету, но смотрел машинально через нее на двор, где веселились дети. На столе валялись окурки папирос и груда объявлений, порванных и засаленных. На камине лежала колода карт, коробка с домино, несколько поизмятых театральных афиш и пара лайковых перчаток, бывшая прежде белой. Молодой человек даже не шевельнулся при входе мистера Слогуда и только произнес с заметной досадой:
– Это вы? Так как вы пришли сюда, то, конечно, позволите мне выйти из этой клетки, где просто задыхаешься от пыли и жары!
Мистер Слогуд хотел сказать что-то в ответ, но майор предупредил его.
– Милый молодой друг мой, – сказал он торопливо, – с вами здесь обращаются чрезвычайно дурно.
«Милый молодой друг» вскочил проворно с места. Его бледное, болезненное лицо немного оживилось.
– Наконец-то вы явились! – воскликнул с явной радостью молодой человек. – Мне уже опротивело сидеть в этой тюрьме!.. Мне страшно опостылели и все эти уловки, и вся эта таинственность… Кто я или что я? Что за разница между мной и другими людьми?
Щеки его покрылись болезненным румянцем, зрачки расширились, и бледные, тонкие губы нервно подергивались. Майор Варней смотрел на него улыбаясь и думал про себя: «Соломон – человек глубоко проницательный… Альфред Соломон – великий человек!»
– Ну что же? – продолжал юноша. – Неужели вы не можете объяснить, наконец, кто я и что скрывается под этой таинственностью?
– Садитесь, милый мой! – сказал мягко майор.
Молодой человек уселся рядом с ним. Мистер Слогуд, стоявший неподвижно на месте, смотрел на них, по-видимому, с полным недоумением.
– Вы спрашиваете меня, – начал майор Варней, взяв дружелюбно руки молодого затворника, – вы спрашиваете, кто вы, что вы и что все это значит? Милое дитя, эти вопросы чрезвычайно важны, и я еще не в состоянии ответить вам на них. Но ведь я всеми силами добиваюсь возможности скорее удовлетворить ваше любопытство. Солнце блеснет не скоро, но заря занимается! Да, молодой мой друг, мне действительно кажется, что она занимается!
– К черту вашу зарю, – проговорил с досадой молодой человек. – Зачем вы не даете мне прямого объяснения? Почему не хотят ответить мне решительно на все вопросы?… Если я спрошу этого, – продолжал он, указывая на мистера Слогуда, – да, если я спрошу его, о чем бы только ни было, что я тогда узнаю?… К чему играть словами, к чему ваши увертки, к чему мистификация? Когда мне иной раз вздумается спросить у этого жида, который является к нам довольно часто (а я люблю его; это хороший малый), то и он отвечает точно так же уклончиво. Вы все сговорились держать меня во мраке полнейшего неведения… Все! – повторил он с бешенством.