Для окончательного удостоверения Жильберт Арнольд показал платье, бывшее на сэре Руперте Лисле в самый день катастрофы. Мать узнала его хорошенький камзол, перепачканный кровью, изорванную шляпу с поломанным пером; она узнала также и волосы ребенка, остриженные неумелой рукой грубого сторожа и сохранившиеся в листе толстой бумаги. Все эти доказательства, представленные сэру Ланцелоту Лислю, убедили его вполне в тождестве его родственника с сыном экс-браконьера. Он заявил при этом, что он уже старик, не имеет детей, которым мог бы оставить обширные владения, и потому доволен, что они переходят в руки прямого наследника. Если бы сэра Руперта нашли несколько позже, добавил Ланцелот, то имя Лисль могло бы угаснуть навсегда. В конце концов он даже предложил возвратить все доходы, полученные им за четырнадцать лет, но сэр Руперт немедленно написал своему двоюродному дяде под диктовку Варнея вежливое письмо, в котором отказывался от этого возврата. Таким образом, были расчищены все пути к возвращению сэра Руперта Лисля, который был так долго лишен всех своих прав. Простодушные селяне радовались при мысли, что увидят опять своего господина, и радость Клерибелль не ведала пределов, когда бедная мать вступила в Лисльвуд-Парк рука об руку с сыном. Колокола гудели, и дети были собраны, как в день первого брака Клерибелль Мертон, а посреди всей этой оживленной толпы и под знойными лучами июньского солнца скакал майор Варней на белоснежной лошади рядом с сэром Рупертом Лислем, восстановлению прав которого он так много способствовал. Прекрасное лицо его отличалось привычной симпатичной улыбкой; он был все так же строен, так же красив и ловок! Соскочив с белой лошади перед подъездом замка, он помог сэру Руперту выйти из экипажа. Все слуги собрались и выстроились в ряд, чтобы приветствовать возвращение своего господина. Их глаза приковались с непритворным восторгом к молодому наследнику, который входил снова в замок своих отцов в сопровождении матери и майора Варнея.
– Он мало изменился! – говорили они. – Он только подрос и стал еще красивее!
Баронет смутился при этом неожиданно восторженном приеме, и его взгляд, казалось, упрашивал майора научить его, как держать себя в подобную минуту.
Опытный наблюдатель заметил бы немедленно, что молодой наследник обращался к майору в малейших затруднениях. Он опирался на руку Гранвиля Варнея и смотрел с любопытством на картины, висевшие по стенам коридора, на портрет своего покойного отца, украшавший столовую, на громадный зал, где проводил в детстве целые дни. Совершенно естественно, что сэр Руперт, проведя четырнадцать лет только в обществе Арнольда, вел себя за столом не совсем прилично – он стеснялся присутствия слуг, подававших кушанья, удивлялся при виде бокалов для шампанского, выпил много рейнвейна и очень оживился под влиянием этого прекрасного напитка. Все это огорчало невольно его мать. Понятно, что майор то и дело шептал ему что-то весьма внушительное и толкал его локтем или хмурился по тому или другому поводу. Майор с женой были приглашены и Рупертом, и миссис Вальдзингам присутствовать при праздновании совершеннолетия баронета, которое должно было происходить через несколько дней после его возвращения, и провести затем всю осень в Лисльвуд-Парке.
Клерибелль надеялась, что останется наедине с сыном после обеда. Выходя из столовой в сопровождении миссис Варней, она шепотом просила сына оставить поскорее бутылки и прийти к ней в гостиную. Но, несмотря на это, майор и баронет остались за столом до сумерек, и Клерибелль увидела с замиранием сердца, что молодой наследник «хватил уже через край». Она даже дала понять это майору, на что он ей ответил с добродушной улыбкой:
– Дорогая миссис Вальдзингам, вы ведь знаете сами, что баронет упорен, как все Лисли вообще. Он любит портвейн, называет эту смесь красных чернил и уксуса превосходным вином и не терпит бордоского… Бедняжка!.. Мы не должны дивиться, что воспитанник этого браконьера предпочитает портвейн тонким дорогим винам… Несчастное дитя! Нам придется употребить несколько месяцев на его исправление!