Она была замечательно хороша при блеске огня; шея и руки ее были покрыты драгоценными подарками баронета, и старшая сестра смотрела на нее с завистью и ненавистью и была бы готова убить ее на месте. Полковник пробудился при шуме голосов и, оглянувшись быстро, остановил свой взгляд на своей младшей дочери.
– Папа, вы помните Вальтера Ремордена, последнего викария мистера Мильварда? – спросила Лаура.
– Разумеется, помню. Он уехал отсюда тому назад три года, получив пасторат в окрестностях Чичестера. Вальтер Реморден был истинным другом бедных… Он славный человек, и мы были с ним дружны. Мне бы очень хотелось видеть его опять!
Лаура следила пристально за выражением лица своей младшей сестры, которое сделалось вдруг чрезвычайно серьезно.
– Ну, папа, – продолжала она, – бедный Вальтер Реморден должен был против воли покинуть свою паству по слабости здоровья, как это объяснила мне нынче миссис Мильвард. Он ведь родился в Лисльвуде и считает, конечно, воздух родных полей полезным для себя, а потому-то и находится опять у миссис Мильвард, которая была настолько снисходительна, что сама предложила ему гостеприимство.
– Что?! – воскликнул полковник. – Вальтер Реморден в пасторате?
– Да, со вчерашнего дня. Говорят, что он очень и очень изменился… Однако я боюсь наскучить сэру Руперту своими рассуждениями о несчастном викарии… Ну, Оливия, все толкуют о будущей леди Лисль и засыпали меня поздравлениями с блистательной будущностью, предстоящей тебе!
С тех пор как имя Вальтера Ремордена было произнесено старшей мисс Мармедюк, Оливия не шевельнулась и не сказала ни слова; теперь же она встала и со странным, нервным смехом быстро вышла из комнаты.
Полковник поспешил пойти следом за ней.
– Оливия, что с тобой, моя милая дочь! – спросил он ее громко. – Что такое случилось?
– А я знаю, что с ней, – сказал баронет, – ее смутило имя этого человека, о котором шла речь. Я видел, как она изменилась в лице, когда вы только начали упоминать о нем, – обратился он к Лауре. – Советую ему беречься моей мести! Я убью его, кто бы он ни был, если б он вздумал стать между ею и мной!
Полковник с Оливией вернулись через несколько минут. Старик вел свою дочь; глаза ее горели лихорадочным блеском. Жених не осмеливался заговорить с ней первый, но не сводил с нее глаз.
– Прощайте, Оливия, – сказал он, наконец встав и распростившись с остальными присутствующими. – Вы высказали мне сегодня очень ясно, что вы меня не любите; высказали еще и кое-что другое; я вам очень обязан.
Она кинула на него взгляд, полный презрения.
– Вспомните, что ведь я предоставила вам решить так или иначе, – ответила она. – Я готова узнать завтра ваше решение.
На другой день сэр Руперт по приезде в Бокаже попросил позволения поговорить с невестой. Он умолял ее назначить день венчания как можно поскорее и получил согласие.
– Если вы еще намерены жениться на мне, то свадьба может быть, когда вы захотите, – ответила невеста.
– Намерен ли я?! Оливия!.. – воскликнул он с упреком.
– Вы слышали и видели настолько, что могли легко перемениться, и если это так, то будьте откровенны и не скрывайте этого… Но помните, что вы должны пенять на одного себя, если союз наш будет не из числа счастливых!
Когда баронет повторил, что намерение его непоколебимо, Оливия заявила, что не считает нужным откладывать день свадьбы дальше определенного им заранее срока. Одна из ее теток, старая и богатая, прислала ей сто фунтов, узнав, что она делает блистательную партию. В Бокаже то и дело начали появляться модистки, белошвейки, но Оливию не могли заставить примерять наряды.
– Ах, как вы надоели мне с уборами и с лентами! – говорила она с нетерпением. – Вы знаете, что я не обращала прежде внимания на наряды, а теперь я и вовсе не забочусь о них! Нельзя ли избавить меня от этой дребедени?…
– Нечего сказать, Оливия, у будущей леди Лисль прелестный характер, – заметила Лаура. – Мне жаль бедного баронета!
– Жалейте его, Лаура! – ответила Оливия, пристально посмотрев на сестру. – Жалейте сэра Руперта от всего сердца; он нуждается в сожалении!
Глава XXII
Лучше всего избавиться от предмета первой любви
Баронет подарил своей невесте чистокровную, великолепную лошадь, которая была нарочно выдрессирована для нее знаменитым берейтором. Замечательно было то обстоятельство, что молодая девушка, прежде ежедневно скакавшая по холмам и лугам на простой крестьянской лошади, почти вовсе не пользовалась этим прекрасным подарком сэра Руперта. Она вдруг почувствовала величайшее отвращение к прогулкам и отговаривалась то головной болью, то опасениями простудиться на ноябрьском воздухе, когда сэр Руперт предлагал ей проехаться верхом. Сестер она избегала по возможности и давала им только односложные ответы; с отцом была серьезна и тиха, а с баронетом сдержанна, равнодушна, грустна. От внимания молодого человека не ускользали все эти подробности.