— Разве вы не позволите мне самому просмотреть эту папку? — растерянно спросил Шансене.
— Нет… Нет…
— Как же так?
— Я прочитаю вам дело.
— Простите, но я хочу прочитать его собственными глазами.
— Неужели вы думаете, что я стану сочинять небылицы!
— Нет, но может быть, вам придется делать выборки… Вообще, я не понимаю, абсолютно не понимаю. Остальные ваши предосторожности, пожалуй, только чрезмерны. Эта же предосторожность нелепа.
— Будь вы на моем месте, вы нашли бы ее весьма разумной.
— Почему?
— Уверяю вас, сударь. Благодаря ей, вы лишены возможности сказать, что эта папка была у вас в руках.
— Ребячество!
— Может быть.
У чиновника чувствовался такой прочный сплав упрямства и страха, что оставалось только подчиниться или уйти.
— Вы слушаете меня? Пожалуйста — ничего не записывайте. Мне неприятно, что я вынужден противоречить вам. Но повторяю, все это гораздо серьезнее, чем вы, по-видимому, думаете.
По-прежнему заслоненный большим прямоугольником клеенчатого бювара, он пробегал глазами дело, перелистывая страницу за страницей.
— Ну, что же? Почему вы не читаете?
— Сейчас. Я ищу, с чего начачть.
— Читайте по порядку.
— Порядок тут очень условный.
«Еще одна предосторожность, — подумал Шансене. — Он не желает даже, чтобы я ознакомился с общим характером дела. Наберемся терпения. Если его издевательство зайдем слишком далеко, я дам ему всего-навсего двести франков».
— Вот… Здесь говорится о происхождении известного вам лица. Вряд ли это особенно интересно. Отец — секретарь суда. Родился он, т. е. отец, в Бельфоре. Семья эльзасская, а, может быть, даже и немецкая, из великого герцогства Баденского.
— Позвольте! Да это очень интересно. Немецкое происхождение! У человека, специализирующегося на иностранной политике!
— Не так громко!.. Это вовсе еще не доказано. Для вас не тайна, что в наших делах масса сплетен. Между прочим, басня о незаконном рождении. Он будто бы сын не вышеупомянутого секретаря, а турского судьи. Отец его служил в это время в Туре. Но опять-таки не увлекайтесь. Утверждают, что судья платил за учение мальчика в лицее. Но тут необходимо было бы иметь точные данные о судье, имя которого для меня пустой звук. Возможно, что он оставил по себе в Туре безупречную память, что он вообще занимался благотворительностью, был известен добрыми делами. Знаете, эти папки — настоящие осиные гнезда. Я знавал немало умников, которые попадали впросак, подходя к ним не так, как следует. Начальство боится их, как чумы. Перейдемте лучше к описанию деятельности означенного лица. Так-с. Слушайте. Здесь опять неразбериха. Написано, что он масон, указано название ложи. А сбоку пометка, сделанная кем-то из служащих. Я читаю ее дословно: «Сведение ложное. Г. никогда не состоял членом масонского ордена, не принимал участия ни в каких ритуалах. Ошибка могла произойти потому, что он интересовался рабочими братствами, доныне процветающими вокруг Тура и действительно имеющими родственные черты с масонством как в силу происхождения, так и в силу сходства обрядов, вступительных и иных». Вот видите. Потом идет речь о денежных фондах в период его первой выборной кампании.
— Это как раз очень важно.
— Упоминается турский фабрикант, некий Лесушье, вложивший будто бы в это дело пятьдесят тысяч франков. Многовато, по-моему. При содействии Г. Лесушье получил несколько лет спустя орден. Ну, что же! Это вполне естественно. Потом начинается чрезвычайно путаная история о канонике, в которую я не советовал бы вам вникать.
— Почему?
— Потому что в ней нет никакого смысла. Г. будто бы виделся с этим каноником очень часто. Они вместе обедали. Было это в самый разгар деятельности Комба и борьбы с конгрегациями. Г. вотировал за Комба. Между тем все знали, что он одобряет далеко не все меры Комба, что, как и Бриан, он стоит за более мягкую политику, что он против изгнания всех без разбора. Отсюда масса предположений. Каноник будто бы играл роль посредника, были установлены какие-то оккультные связи, Г. заручился обещанием поддержки во время выборов, получал субсидии… А ведь, может быть, этот каноник просто-напросто причащал его, когда он был маленьким… Обвиняют Г. и в том, что он под шумок вел в полку агитацию против милитаризма. Полковник охарактеризовал его как «человека опасного, но слишком ловкого, чтобы открыто стать на такую позицию, которая позволила бы применить суровые меры». Иначе говоря, полковник, имевший с ним дело в то время, сожалеет, что его не удалось послать в дисциплинарный батальон. Теперь это вряд ли мешает означенному полковнику приставать к нему с просьбами о протекции.