Кинэт снова попадает в помещение, которое ему уже знакомо и носит название приемной. Ему, пожалуй, страшновато, но самый страх является составной частицей крайне напряженного чувства жизни, испытываемого им сейчас. Луч в снопе света. Инспектор открывает дверь, зовет его.
— Пожалуйте!
В маленькой комнате второй полицейский чиновник уже не сидят, а стоит.
— Свободны ли вы сегодня вечером? — спрашивает он.
Голос тверд; угадать цель вопроса немыслимо. Кинэт взывает к своему здравому смыслу, чтобы остановить волну тревоги, прихлынувшую к груди.
— Сегодня вечером?… Это не слишком устраивает меня… Начать с того, что я не обедал…
— О, вы могли бы пообедать с нами.
Что это значит? Неужели ему принесут два блюда из соседнего ресторана, как людям, которых задерживают в отделении полиции на то время, пока в камере судьи составляется приказ об их аресте? Недопустимо. Совершенно невероятно. Если только Легедри не попался в течение дня и не выдал его. А если так, он, значит, недооценивал проницательность полиции, ее мощь и быстроту действий. Ум не в состоянии постигнуть это. В душе Кинэта зарождается почти сверхъестественный образ полиции, тот образ, который преследует во сне молодых преступников, считающих ее каким-то слепящим божеством. Но душа его менее бесхитростна. Он умеет обуздывать смутные мысли.
Кинэт делает вид, что принимает приглашение к обеду за любезную шутку. И отвечает, смеясь:
— Спасибо, господа… спасибо…
— Я предложил это вполне серьезно. Если вы голодны, мы можем пообедать втроем, на скорую руку, а потом пойти… впрочем, нет. Лучше двинуться в путь немедленно, а закусить потом. Мы только что говорили по телефону. Приблизительно в это время есть надежда застать в определенном месте человека, снятого на фотографии. Вы не спеша рассмотрите его. Вы скажете нам: «Это он» или «Это не он». Вопрос будет исчерпан.
По мере того, как он говорил, Кинэт успокаивался.
— Да, да, понимаю.
— Признаться, мы несколько нарушаем обычные правила. Но вы человек умный и уравновешенный. Надо использовать эту возможность. Если я облегчу работу следователя, он не будет на меня в претензии. А что касается обеда, то это пустяки в сравнении с беспокойством, которое я вам причиняю.
Принять участие в полицейской вылазке, да еще в качестве равноправного члена, на основе чего-то близкого к товариществу, как нельзя более соответствовало тайным желаниям Кинэта. Ему страшно хотелось согласиться. Но он дал себе слово придти к Легедри не позже половины восьмого. До тех пор Легедри было категорически запрещено выходить из дому. Переплетчик уже опаздывал. Без десяти семь. В метро не поспеть. Придется разориться на такси. Нельзя давать Легедри ни малейшего повода к непослушанию.
— Я искренно огорчен, господа. Но у меня назначено свидание, которое я не могу отменить. Все это так неожиданно. Отпустите меня до девяти часов. Потом располагайте мною, как вам угодно.
— Хорошо. Пусть будет по-вашему. Приходите к девяти на набережную Ювелиров. Там вы увидите ворота. Спросите, как пройти во двор старшего председателя. Запомните название. Я приду туда вместе с моим коллегой. Если бы мы задержались, подождите немного. Скажите сторожу, что вас вызвал г. Леспинас.
XVII
НА БЕРЕГУ КАНАЛА
Кинэт дошел до второго заднего двора дома 142-бис на улице предместья Сен-Дени и поднялся в третий этаж лестницы, не обратив на себя ничьего внимания. Он легонько постучался в двери маленькой квартиры. Никто не отозвался. Тревога, испытанная накануне на улице Тайпан снова охватила Кинэта.
«Этого молодца никогда нет на месте; он вечно в бегах. Ему нельзя доверять. Никакой внутренней устойчивости. Тряпка. Правда, уже тридцать две минуты восьмого. Но я не встретил его по дороге. Он улизнул давно».
Скрепя сердце, переплетчик обратился к привратнице.
— Ах, да! Ваш служащий оставил вам записку.
Листок бумаги был тщательно сложен и напоминал пакетик с нюхательной солью, купленный в аптеке. Он содержал три строчки, написанные довольно хорошим почерком, с разными завитушками и украшениями.
«Прождав вас дольше назначенного срока, я иду выпить рюмочку на улицу Реколле, во второй погребок, направо».
«Я» было написано с большой буквы, так же как «у» в слове улица и «п» в слове погребок.
Очутившись на свежем воздухе, Кинэт дал волю злобе, клокотавшей в нем.
«Все было бы так хорошо! Я был бы так счастлив без него!»
Огибая западный вокзал, он все время сжимал кулаки.
На улице Реколле эта злоба помогла ему живехонько найти плохо освещенный фасад винного погреба; так проголодавшаяся собака бежит напрямик к кроличьему садку. Кинэт отворил дверь, смело вошел в погреб, с первого же взгляда увидел Легедри, облокотившегося на один из столиков, хлопнул его по плечу, сказал: «Ну, идемте», — повернулся на каблуках и снова вышел. Все это он проделал настолько решительно и быстро, что остальные посетители едва успели заметить его появление.
Пройдя несколько шагов по направлению к каналу, он стал ждать Легедри.
Легедри отнюдь не торопился.
— Долго ли еще вы намерены издеваться надо мной? — начал Кинэт.
— О, замолчите! Не позволю я вам ругаться с утра до вечера. Хватит с меня.
Лицо наборщика выражало еще робкий протест.
— Что вы сказали? Откуда вы набрались наглости? Я беспрерывно занимаюсь вами. Я езжу из одного конца Парижа в другой бог знает сколько раз в день. Я предпринимаю чрезвычайно опасные шаги, о которых вы даже не подозреваете. А вы не только нарушаете все запреты, которые я налагаю на вас, но и…
— Запреты! Да это хуже тюрьмы. Уверяю вас, я предпочитаю тюрьму.
— Дурак! Перестаньте кричать. Дурак!
В уличной тьме Кинэт бросал эти слова почти прямо в лицо ему, сжав зубы.
— Дурак? — повторил Легедри. — Кроме вас, очевидно, умных-то и нет. Хороши ваши выдумки, нечего сказать. Запереть меня на замок! Лишить человека свободы! Вы даже не подумали о том, что в вашей поганой конуре нет освещения. Мне пришлось сидеть в темноте с пяти до семи. До половины восьмого! А знаете, какие мысли у меня сейчас? Так и рехнуться недолго.
— У вас не было света? Как же вы написали мне записку, оставленную у привратницы?
— На кухне есть газовой рожок. Я был вынужден сидеть на кухне.
— Велика беда! Чем не хороша для вас эта кухня?
— Кухня величиной с уборную! Если уж на то пошло, почему вы не заперли меня в уборной?
— А вы предпочли бы кабинет или салон с хрустальной люстрой?
Легедри пожал плечами.
— Уверяю вас, я сойду с ума. Это невыносимо.
— Ах, по-вашему это невыносимо?
Кинэт устремил на шею Легедри беспощадный взгляд своих впалых глаз. Взгляд начал скользить по шее. Взгляд провел на шее нечто похожее на черту карандашом, дающую правильное направление пиле. Кинэт уловил аналогию и насладился ею. Он знал, что такие наслаждения ярче всего переживаются в безмолвии. Он сделал над собою усилие, чтобы молчать.
Они дошли до берега канала Сен-Мартен.
— Куда вы ведете меня? — спросил наборщик.
Кинэт ответил не сразу.
— Куда вы ведете меня?
Тон у него был уже немного более смиренный.
— Куда я вас веду? Никуда. Мне хочется закусить. Я ищу.
— Здесь вы ничего не найдете.
— Почем вы знаете?
— Около вокзала, да. Или в предместье Сен-Мартен. Но не на канале.
— Вы ошибаетесь! Здесь много маленьких харчевен, где ужинают рыбаки и где в это время не будет никого, кроме нас.
Кинэт продолжал, усмехаясь:
— Я нисколько не сомневаюсь, что роскошный ресторан с цыганками гораздо больше бы устроил вас. Уж извините, пожалуйста.
Сильные фонари, стоявшие на далеком расстоянии один от другого, разливали по набережной пустынный свет, по окраске похожий на песок. А преломляясь в канале, этот свет делал из воды маслянистые зеркала, открывал в ней страшные глубины.
Они шли приблизительно в двух метрах от берега. Кинэт слева, Легедри у самой воды. Легедри не выказывал беспокойства, но старался перейти на левую сторону. Кинэт незаметно отстранял его вправо. Порою выступ тротуара или чугунное кольцо переграждало им путь.