— Что ж, господа, — проговорил наконец каноник, зашевелившись в кресле, — время позднее!
Падре Амаро поднялся и, опустив глаза, произнес благодарственную молитву.
— Сеньор настоятель, может, вам ночничок засветить? — заботливо спросила Сан-Жоанейра.
— Нет, сеньора, я сплю без ночника. Доброй ночи!
И он стал медленно спускаться по лестнице, ковыряя во рту зубочисткой.
Сан-Жоанейра вышла посветить ему на площадку. Но падре Амаро остановился на второй же ступеньке и, обернувшись, мягко сказал:
— Чуть не забыл, дорогая сеньора: завтра пятница, постный, день.
— Нет, нет, — остановил его каноник, зевая и плотнее запахивая на животе люстриновый плащ, — завтра ты обедаешь у меня. Я зайду за тобой, мы нанесем визит сеньору декану, заглянем в собор, еще кое-куда. Учти, у меня будут крабы. Это большая редкость, а рыбы здесь вообще не бывает.
Сан-Жоанейра поспешила успокоить молодого священника:
— Ах, сеньор, о постах мне напоминать не надо. Я ни одного постного дня не пропускаю.
— Я только потому, — объяснил падре Амаро, — что в наше время мало кто блюдет посты.
— Правда ваша, сеньор настоятель, — подхватила она, — только уж в моем доме… Ни-ни! Спасение души прежде всего!
Внизу, у входной двери, громко звякнул колокольчик.
— Это, наверно, дочка, — сказала Сан-Жоанейра. — Пойди, Русинья, отопри.
Дверь сильно хлопнула, послышались голоса, смех.
— Это ты, Амелия?
Молодой голос весело прокричал кому-то: «До свиданья, до свиданья!» — и на лестницу, подобрав юбку, взбежала красивая девушка — крепкая, высокая, статная, в белой кружевной косынке, накинутой на голову, и с пучком розмарина в руке.
— Иди сюда, дочка. Сеньор соборный настоятель уже здесь. Прибыл сегодня вечером. Поднимайся.
Девушка остановилась на середине лестницы, немного смутившись и глядя вверх, на нового священника; он тоже приостановился, держась за перила. Амелия запыхалась, щеки ее разгорелись на воздухе, живые черные глаза блестели; от одежды пахло ночной свежестью и дуговой травой.
Священник стал спускаться, прижимаясь к перилам, чтобы пропустить девушку, и, не поднимая глаз, пробормотал:
— Доброй ночи.
Каноник, шедший вслед за ним, тяжело переступая со ступеньки на ступеньку, загородил дорогу Амелии:
— Что так поздно! Ах ты шалунья!
Она рассмеялась, потом, застеснявшись, притихла.
— Ну, иди, да помолись хорошенько Богу. Иди, иди! — продолжал старик, слегка похлопав ее по щеке жирной волосатой рукой.
Она побежала вверх по лестнице, а каноник, разыскав свой зонт в нижней гостиной, вышел на улицу и на прощанье сказал служанке, высоко поднявшей лампу, чтобы посветить ему:
— Ладно, ладно, я и так вижу, девушка. Ты здесь простудишься. Так в восемь, Амаро! Не проспи. Иди наверх, девушка, спокойной ночи. Помолись Пресвятой деве заступнице, чтобы у тебя кашель прошел.
Падре Амаро вошел в свою комнату и запер дверь. Одеяло на постели было уже откинуто, от белых простынь приятно пахло свежеотглаженным полотном. Над кроватью висела старинная гравюра с изображением распятия. Амаро раскрыл молитвенник, встал на колени подле кровати, перекрестился; но он устал за день, его клонило ко сну; борясь с зевотой, он машинально бормотал привычные слова молитвы. В эту минуту наверху раздалось постукиванье каблуков Амелии, потом послышался шорох накрахмаленной юбки, которую она сбросила, раздеваясь.
III
Амаро Виейра родился в Лиссабоне, в доме маркизы де Алегрос. Отец его был камердинером хозяина, а мать — любимой горничной маркизы. Амаро доныне берег книжку «Дитя лесов» с чудовищными цветными картинками, на первой, чистой, странице которой можно было прочесть: «Моей горячо любимой камеристке и верному другу Жоане Виейра. Маркиза де Алегрос».
Сохранился у Амаро также выцветший дагерротип матери. Это была мужеподобная женщина со сросшимися бровями, большим чувственного рисунка ртом и ярким цветом лица. Отец Амаро Виейры скончался от апоплексического удара, а мать, никогда ничем не хворавшая, внезапно умерла через год после него от туберкулеза горла. Мальчику исполнилось к тому времени шесть лет. Из родни у него осталась только старшая сестра, которая с малых лет жила у бабушки в Коимбре, и дядя, человек довольно состоятельный, державший бакалейную лавку в квартале Эстрела. Но маркиза успела привязаться к ребенку. Она без лишних слов оставила при себе сироту и взяла на себя заботу о его воспитании.