— Как поживаете, сеньор падре Амаро?
Собачка заворчала.
— Замолчи, Блестка!.. Вы знаете, я уже говорила о вашем деле… Замолчи, Блестка! Министр сейчас в кабинете у мужа.
— Да, сеньора, — отвечал Амаро, стоя.
— Сядьте здесь, сеньор падре Амаро.
Амаро пристроился на краешке кресла, не выпуская из рук зонта, и только теперь заметил, что возле рояля стоит еще одна дама и разговаривает с белокурым молодым человеком.
— Вы приятно провели это время, сеньор Амаро? — спросила графиня. — Да, скажите, пожалуйста, как поживает ваша сестра?
— Она в Коимбре, замужем.
— А! Замужем! — отозвалась графиня, рассеянно играя своими перстнями.
Наступило молчание. Амаро, не поднимая глаз, застенчиво и растерянно водил пальцем по губам.
— Сеньора падре Лизета нет в Лиссабоне? — спросил он.
— Он в Нанте. У него там сестра при смерти, — сказала графиня. — Он все такой же: очень добр, очень обходителен. Чистая душа!..
— Я предпочитаю падре Фелиса, — заметил толстый молодой человек, стараясь усесться поудобней.
— Ах, что вы, кузен! Как можно! Падре Лизет такой почтенный! Он даже говорит совсем по-другому, с такой добротой… Сейчас видно нежную душу.
— Да, но падре Фелис…
— Ах, не говорите так! Падре Фелис человек весьма достойный, кто, же спорит; но у падре Лизета вера более… — она с тонкой улыбкой искала подходящее слово, — более изысканная, более утонченная… Ведь он вращается в совсем особенном кругу!
И она с улыбкой обратилась к Амаро:
— Вы согласны со мной?
Амаро совсем не знал падре Фелиса и плохо помнил падре Лизета.
— Верно, он уже стар, сеньор падре Лизет? — сказал он наудачу.
— Стар? — возразила графиня. — Он отлично сохранился! Сколько в нем жизни, сколько душевного огня!.. Нет, как можно сравнивать! — И, обернувшись к даме, стоявшей у рояля, она спросила: — Как по-твоему, Тереза?
— Сейчас! — отозвалась Тереза. Она была поглощена разговором.
Только теперь Амаро поглядел на эту даму, и она показалась ему королевой или Богиней — высокая, статная, с великолепными плечами и грудью; чуть волнистые волосы оттеняли белизну гордого лица с орлиным профилем Марии-Антуанетты. Черное платье с квадратным вырезом и длинным треном, обшитым черными кружевами, резко выделялось на матово-светлом фоне гостиной. Грудь и руки были покрыты черным газом, сквозь который просвечивала кожа. Казалось, то была античная статуя из мрамора, оживленная током юной и жаркой крови.
Улыбаясь, она вполголоса говорила что-то на неизвестном Амаро шепелявом языке, то раскрывая, то закрывая черный веер, а красивый блондин слушал, покручивая кончик белокурого уса и глядя на свою собеседницу сквозь квадратное стеклышко монокля.
— А что, народ в вашем приходе верующий, сеньор Амаро? — спрашивала графиня.
— Да, очень; хороший народ.
— Если где еще можно встретить подлинную веру, так только в деревне, — проговорила графиня назидательным тоном и посетовала на тяжкую обязанность жить в городе, в плену современной роскоши: как бы ей хотелось навсегда поселиться в милой усадьбе Каркавелос, молиться в старенькой часовне, беседовать с добросердечными поселянами! В голосе ее слышались растроганные нотки.
Толстощекий юноша посмеивался.
— Бросьте, кузина! Бросьте! Нет! Если бы меня заставили слушать мессу в деревенской часовне, я бы, ей-богу, веру потерял!.. Не понимаю, например, религии без музыки… Представляете себе церковный праздник без хорошего контральто?
— Конечно, с музыкой красивее, — сказал Амаро.
— Еще бы! Совсем другое дело! Искусство придает религии ни с чем не сравнимое cachet[5]. Помните, кузина, того тенора… Как его звали? Да, Видальти. Вспомните, как пел Видальти в великий четверг, в церкви при английском кладбище. Особенно «Tantum ergo»!{17}
— А мне он больше понравился в «Бале-маскараде», — возразила графиня.
— Трудно сказать, кузина, трудно сказать!
Красивый блондин подошел пожать руку графине и, улыбаясь, сказал ей что-то вполголоса. Амаро загляделся на его изящную осанку, отметил мягкий взгляд голубых глаз; молодой человек уронил перчатку, и падре Амаро услужливо поднял ее. Когда юноша вышел, Тереза тихо подошла к окну и некоторое время смотрела на улицу, потом небрежно опустилась на кушетку, и фигура ее показалась Амаро еще великолепней.
Томно повернувшись к толстощекому юноше, она сказала:
— Пойдем, Жоан?
Графиня заговорила с ней об Амаро.