— А кто первым его обнаружил? — осведомился Форбс.
— Мэтью Эттенборо, его старый друг-приятель. Они вместе учились, — сказал Джеррольд. — Их иногда видели в обществе — то вдвоем, то с Маргарет, сестрой Мэтью. Да и потом, этих Эттенборо частенько принимали в замке. А что до арбалета, его после убийства повесили обратно на стену.
Арбалет был из черного дерева, инкрустированного перламутром, а механическая часть — из бронзы. О том же, где его сделали, говорили фигурка изрыгающего пламя дракона и китайские иероглифы, выгравированные на нем сбоку.
— На оружии никаких отпечатков, — заметил эксперт, оторвавшись от своей кропотливой работы.
— Финдли, пусть оружие осмотрят вдоль и поперек! — велел старший инспектор. — Я хочу знать, действительно ли стреляли из него.
Между тем сэр Малькольм Айвори перевел взгляд на одеяло, покрывавшее тело Брайана. Как и говорил лейтенант Финдли, поверх одеяла лежали разные предметы — вещи, которым, в сущности, там было не место. Их как будто нарочно подбросили, разложив в виде даров или подношений.
— Что это за хлам? — удивился Форбс.
Среди прочего он разглядел круглое зеркальце, пару книг, три монеты по одному шиллингу, какой-то треугольник и еще два неизвестных предмета; но самое большое удивление у него вызвали два носорожьих рога, венчавших столь необычную композицию.
— Я все положил так, как было, — пояснил эксперт, снимавший отпечатки, — но здесь тоже чисто. Тот, кто разложил эти предметы, был в перчатках.
— Пресвятой Патрик! — воскликнул старший инспектор. — Глазам своим не верю… Как говорит госпожа Форбс, моя жена, жизнь преподносит нам сюрпризы на каждом шагу… Сэр Малькольм, а вы что думаете об этих вещицах на кровати? Что они означают?
Он указал на пять красных прутиков, обвязанных черной лентой, и на плоский камень, на котором лежал молоточек из слоновой кости.
— Это стебли тысячелистника, ими на Дальнем Востоке пользуются предсказатели, — пояснил сэр Малькольм. — А камень с молоточком — части музыкального инструмента, у китайцев он называется «звенящим камнем». Они отбивают на нем ритм во время даосских церемоний.
— Арбалет, прутики, камень… Брайан Уоллес что, интересовался Китаем? Может, он просто лежал и разбирал эти вещицы, и тут вдруг нагрянул убийца…
— К китайскому набору прибавьте два носорожьих рога и не забудьте про все остальное, — сказал сэр Малькольм. — Я, конечно, уточню, хотя странно, почему на кровати оказались именно эти семь предметов.
— Семь? — переспросил Форбс.
— Да, — сказал дородный лейтенант Джеррольд, — если считать пару рогов за один, три других…
— Понял, — прервал его Форбс, — но, сэр, почему вам показалось странным, что их именно семь? Что из этого следует?
— Надо подумать, — сказал сэр Малькольм, — хотя, между нами, я был бы рад куда больше, если б их оказалось восемь.
С этими словами он вышел из спальни, оставив полицейских в полном недоумении.
Глава 4
— И что теперь? — спросил Дуглас Форбс, когда они с сэром Малькольмом Айвори возвращались в кабинет Брайана Уоллеса.
— Дорогой друг, на вашем месте, после того как фотограф закончит свою работу, я бы собрал все эти бумаги и тщательно просмотрел — может, там какая-нибудь зацепка появится. Ваш Финдли, по-моему, слишком горяч, а спешка здесь ни к чему: дело-то серьезное и не терпит суеты. Пусть бумагами, с вашего позволения, займется Джеррольд. Он сама педантичность, это прибавит ему гордости, и он будет из кожи вон лезть.
— Думаете? Но я хотел сказать… Впрочем, раз вы так считаете, тогда конечно, только вот сам я, между нами, плохо разбираюсь в людях голубых кровей, так что не могли бы вы…
— Опросить свидетелей? Охотно, дорогой Форбс. А вы между делом к ним приглядитесь.
— Ах, спасибо, сэр Малькольм. Понимаете…
— Ну, разумеется, разумеется.
Все та же старая история. В присутствии Айвори старший инспектор робел, опасаясь допустить промашку во время допроса, тогда как в иных обстоятельствах лучшего дознавателя было не сыскать. И то верно — у сэра Айвори был весьма своеобразный способ общения со свидетелями. Он делал вид, будто что-то недопонимает, и задавал вопросы вразнобой, как бы вопреки логике и здравому смыслу. Однако практика показывала, что, продвигаясь в расследовании, так сказать, в шахматном порядке, он подобной тактикой сбивал собеседника с толку, вынуждая остерегаться на каждом слове, и в конце концов, обезоружив его, наносил удар то с тыла, то с фланга. Ко всему прочему Форбса неизменно поражало то, что его добрый друг никогда ничего не записывал. Он полагался на свою память, а вернее, по его собственному признанию, позволял свободным, разрозненным элементам самим складываться определенным образом, пока в его голове не вырисовывалась общая четкая картина. Потом он рассматривал эту картину со всех сторон и либо отвергал ее, либо принимал — в зависимости от того, насколько точно она соответствовала другим картинам по одному и тому же делу. «Подобное соответствие — эстетического порядка, — говаривал сэр Малькольм. — А любой порядок обладает характерными, безошибочными свойствами».
Наблюдая такие игры ума, старший инспектор ощущал себя не в своей тарелке, хотя, по настоятельному наущению жены, и проштудировал толковый словарь от корки до корки и даже выучил назубок с десяток-другой премудростей, дабы не ударить в грязь лицом в приличном обществе. Он слышал, что великие шахматисты-чемпионы рассуждали и действовали точно так же. А потому он не просто восхищался сэром Малькольмом, а скорее испытывал по отношению к нему своего рода суеверное благоговение.
Между тем, едва они спустились на лестничную площадку второго этажа, к ним устремился дневальный, которого Джеррольд поставил в коридоре приглядывать за комнатами.
— Сэр, должен вас предупредить: дворецкий каким-то образом узнал пароль и пытался проникнуть в комнаты. А я не пустил, по инструкции.
— Молодец, сержант, — сказал Форбс, — а где сейчас этот дворецкий?
— Не знаю. Ушел куда-то, злой-презлой. Вот и все, сэр.
— Будьте начеку, в коридор никого не пускать. Скоро мы займемся и комнатами.
Не успели они спуститься на первый этаж, как столкнулись нос к носу с поджидавшим их китайцем. Он был совсем маленький, с большой круглой головой и черными живыми, сверкающими глазками. На лоб спадала прядь черных как вороново крыло волос. На нем был черный фрак, а расстегнутый воротничок белой рубашки стягивала бабочка.
— Я дворецкий, — выпалил он. — Вэнь Чжан. Заниматься замком вместе со слугами. Надо убирать комнаты до полудня. Солнце и ночью вращается.
— Однако ночью мудрец проверяет, все ли двери и окна закрыты, — ответствовал сэр Малькольм. — Господин Вэнь Чжан, мы со старшим инспектором Форбсом хотели бы поговорить с вами о событиях, повлекших за собой смерть вашего хозяина.
— Вэнь Чжан в скорби и боится потока напастей. Маленьким людям надо держаться подальше от больших.
— Вот что, — раздраженно бросил Форбс, — комнатами гостей вы займетесь после.
— Думаю, господин Вэнь Чжан может много чего нам рассказать, — непринужденно дружеским тоном продолжал сэр Малькольм, глядя старшему инспектору прямо в глаза.
— Конечно, конечно… — проговорил тот.
— Не пройти ли нам в эту комнату, сядем поудобнее и поговорим? — предложил сэр Малькольм.
— Там будуар мадам… Туда нельзя. А здесь кухни.
— Что ж, пройдем на кухни!
— Нет уж, увольте! — запротестовал Форбс.
— А почему бы нет? Ведите, господин Вэнь Чжан.
Они уже было вошли в коридор, примыкавший к главной лестнице, как вдруг из гостиной, точно черт из табакерки, выскочил какой-то толстяк.
— Просто возмутительно! Держать меня под арестом! Уже битых два часа сижу тут и жду!
Полицейский, дежуривший на первом этаже, кинулся ему навстречу.
— Прошу вас, господин! Вернитесь в гостиную.
— Оставьте меня! Да кто вы такие?