Перемена в состоянии предмета относилась мною ни за счет времени, ни движения, а за счет реальных свойств самого предмета.
О….о! Только сейчас, вновь став человеком, я ощущаю весь ужас и всю нелепость такого существования.
Углов во времени не существовало.
Каждое явление природы наступало для меня как новая величина.
Каждый день должно было всходить новое Солнце, новая Луна, новые Звезды.
Но увы! И тут я должен сознаться, что мы, люди, недалеко ушли еще от такого представления о свойствах Мира.
Разве нам понятно цикловое движение пространственного протяжения?
Разве мы не говорим: новая весна, или новая осень?
А ведь осень-то одна! И одна весна! И весна и осень существуют одновременно!
Мне страшно. Господи, мне страшно!
Жить в мираже… гоняться за Истиной, как за своею тенью… Я не могу… я не могу!..
Мульфу спасал только инстинкт. Целесообразность действия без участия сознания.
Что спасет нас? Неужели тоже инстинкт? Но ведь инстинктом хвастать не приходится! Это самая низкая ступень интеллектуального развития. Это положительный или отрицательный таксис протоплазмы[14]. У сверхчеловека инстинкта не будет. Целесообразность его действий явится уже результатом его психологической силы и знания. Инстинкт ему будет не нужен. Он необходим только животным.
Неужели и нам?
Доктор Панов, подымая голову кверху, с трудом проглотил почти отсутствовавшую в высохшем и воспаленном рту слюну, — залпом выпил стакан вина и с тяжелым стоном поставил его обратно на поднос.
Глаза горели и в них щипало, но надо было окончить рукопись. Надо было прочесть.
Иначе он сам сойдет с ума.
«30-го мая. Рано утром.
Сегодня приедет жена. Надо закончить первую часть опытов. На очереди Софья Николаевна. Она человек. Но так ли она воспринимает свойства мира, как воспринимаю их я? Реален ли я для нее? Воспринимает ли она меня? Существую ли я?
Есть ли что вне меня, или все, что вне меня, только во мне самом?
О, страшная тайна!
О, невозможность познать другого, не пропуская его сквозь призму своего сознания!
О, несбыточность познания чего бы то ни было для себя, не в себе, а вне себя!
Момент близок. Тайна перестает быть тайной.
Возможностью станет невозможность. Несбыточность обратится в осуществимость. Я слышу ее шаги. Она идет. Она вошла. Я — готов.
Того же дня. Днем.
Вот — и это прошло. Вот и это уже не тайна. И это вот уже мною осознано! Мы живем только для самих себя!
Как это… просто глупо. Все люди отличны друг от друга. Они реально существуют. Но…
Ах… Софья Николаевна оказалась вовсе не Софьей Николаевной!
Она оказалась профессором высшей математики в главном Университете Юпитера по определению квадратуры круга механического цикла психологического значения и деятельности человека.
Я тороплюсь. Скоро приедет жена. Я должен хоть в двух, трех словах описать свои впечатления и воспоминания этого второго перевоплощения.
Как только я вошел своим сознанием в Софью Николаевну, вновь совершенно потеряв ощущение себя, я испытал нечто странное и страшное как благодаря той окружившей меня обстановке, так и благодаря тем новым чувствам, которые нахлынули на меня.
Однако, мне кажется, что «странность» и «страх» я скорее испытываю сейчас (аналогично первому опыту), когда я снова профессор Звездочетов, когда я могу сопоставлять и сравнивать, тогда же мое новое существование должно было мне казаться вполне естественным и простым. Я сидел за каким-то удивительным и незнакомым моему теперешнему пониманию аппаратом крайне сложной конструкции и устройства и был занят производством каких-то сложных вычислений.
Я, т. е., вернее, не я, а Софья Николаевна, окончив работу, встала и пристально взглянула на то, что стояло рядом с нею.
А рядом с нею стояло то, та форма материальной оболочки, что мною сейчас осознается как материальная форма профессора Звездочетова, а тогда конкретизировалась другим странным именем «Анабий». Очевидно, профессор Звездочетов был для Софьи Николаевны неким Анабием, который довольно-таки жалкими глазами смотрел на поднявшуюся с места ту, что моим теперешним восприятием познается, как Софья Николаевна, а тогда была тем странным существом, в которое я (профессор Звездочетов) переселился.
— Всякая траектория относится к определенному месту отсчета, следовательно, сама по себе существовать не может, и всякое движение может происходить лишь во времени, — сказал я Анабию.
— Но, — неубедительно возразил Анабий, — в таком случае одновременность движения не может иметь места.
Я улыбнулся.
— Относительность одновременности? Вы не уясняете себе относительной постоянности пространственных расстояний, просто-напросто, мой друг! Совпадаемость событий относительна. Это доказано еще Эйнштейном. Отсюда события, не совпадающие в вашем сознании, могут легко совпасть в моем.
Одновременное событие может быть наблюдаемо вами раньше, мною позже. Это вытекает из свойств нашего мира, временно пространственной непрерывности.
Все дело лишь в точке отсчета, каковой является психологическая организация индивидуума.
Видимые нами тела только разрезы своих истинно реальных четырехмерных конфигураций.
Наш мир, как таковой, тоже всего-навсего трехмерный разрез своей четырехмерной непрерывности.
События измеримы, как и тела.
Этот аппарат, над которым я работал, и является счетчиком событий, измеряющим их чисто математически.
Тройная система координат, плюс время.
Их суммирование и есть измерение событий.
В пространственной непрерывности каждое событие имеет себе параллельное, отличное от него событие.
Время есть пространственная координата и ничего больше.
Все дело в точке отсчета только.
А вы… вы всегда — Вы!
Взгляните сюда, Анабий, в это отверстие моего аппарата, и вы познаете тайны. . .
Анабий повиновался.
Он подошел к аппарату и взглянул в указанное отверстие. Я не знаю, что увидал он в нем. Только, с трудом оторвавшись от, видимо, очаровавшей его картины, он повернулся ко мне и, широко открыв просветленные глаза, простирая ко мне руки, упал на колени и, зарывая свое лицо в складки моей юбки, задыхаясь и трясясь всем телом, прошептал:
— О… о! Я познал значение смысла: оно в любви! И я… я люблю, я люблю, я люблю тебя!
И в ответ на это признание я ласково посмотрел на Анабия и с грустью и болью в голосе, — сказал:
— Ты любишь только самого себя!
«Дальше я писать не могу… Я чувствую невероятную физическую слабость, увы — уже слабость профессора Звездочетова, доводящую меня до головокружения и тошноты. Я кладу перо. В голове гудит глухо и прибойно океан разлившейся мысли. Боже, до чего я слаб!
Эта приписка для вас, милейший Панов.
Клянусь вам всем на свете, я с ума но сошел.
Я психически вполне здоров.
На днях вы будете у меня и убедитесь в этом сами.
Сейчас это невозможно: мне нужен покой, сон, отдых. Мне внушает лишь некоторое беспокойство мое тело. Оно куда-то исчезло за эти дни.
Я потерял его.
Пять педель тому назад я весил четыре пуда.
Сейчас… пожалуй, вы подумаете, что я смеюсь над вами, всего-навсего — два пуда и девять фунтов!
Нет, — клянусь вам, — я не лгу!
Такой вес, как оказывается, вполне хорошо переносится даже. Только слабость угнетает. Йог Дритираштра весил один пуд и тридцать один фунт, вы видите — справедливость заставляет меня отдать ему пальму первенства!