— Вы, разумеется, знаете, что госпожа Попинга, урожденная Ван Элст, принадлежит к наиболее строгой ветви протестантской церкви. Ее отец — он живет в Амстердаме — яростный консерватор. И с теми же идеями берется за политику ее двадцатипятилетняя сестра Ани.
Вы приехали сюда только вчера и еще не успели познакомиться с местными нравами. Знаете ли вы, например, что преподаватель мореходного училища навлек бы на себя суровое осуждение начальства, если бы только его увидели входящим в заведение, подобное этому?
Один из преподавателей был отстранен от должности лишь за то, что упрямо подписывался на газету, считающуюся прогрессивной.
Я видел Попингу всего один вечер. Вполне достаточно, особенно после того, что я о нем слышал.
Вы сказали бы славный малый, славный толстый малый — румяное лицо, светлые, радостные глаза.
Он много плавал, а когда сошел на берег, облачился в одежды суровости, но эти одежды трещали по всем швам.
Понимаете? Вы посмеетесь — вы француз. Две недели назад состоялось еженедельное заседание клуба, членом которого он являлся. Голландцы не ходят в кафе, поэтому под маркой клуба они снимают для своих собраний зал — играют в бильярд, шары.
Итак, две недели назад в одиннадцать вечера Попинга был уже пьян. На той же неделе благотворительное учреждение, возглавляемое его женой, проводило сбор пожертвований для покупки одежды аборигенам островов Океании.
И люди слышали, как Попинга с красным лицом и горящими глазами заявил: «Несусветная глупость! Они прекрасны голыми. Вместо того чтобы покупать им одежду, лучше последовать их примеру».
Смешно, не правда ли? Вроде пустяк, а скандал все еще продолжается, и если похороны Попинги состоятся в Делфзейле, не каждый пойдет на них.
Из ста, из тысячи деталей я выбрал одну; панцирь респектабельности на Попинге трещал по всем швам.
Обратите внимание на один только факт: напиться здесь! На глазах у воспитанников! Потому-то они его и обожают!
А теперь восстановите атмосферу дома на Амстердипе.
Вспомните госпожу Попинга, Ани…
Посмотрите в окно — весь город как на ладони. Все знают друг друга. Любая сплетня распространяется меньше чем за час.
Так во всем вплоть до отношений Попинги с человеком, которого зовут Басом и который, надо сказать, сущий разбойник. Они отправились вместе ловить морских собак.
Попинга пил джин на борту судна Остинга.
Я не требую от вас немедленных выводов. Я только повторяю — запомните хорошенько фразу: если преступление совершено кем-либо из живущих в доме, виноват весь дом.
Остается теперь дурочка Бетье, которую Попинга всегда провожал. Хотите еще один штрих к портрету? Эта Бетье — единственная, кто купается ежедневно, и не в купальнике с юбочкой, как все местные дамы, а в облегающем купальнике да еще красного цвета!
Можете вести свое расследование как знаете, я просто счел необходимым дать вам кое-какие подробности, которыми полиция обычно пренебрегает.
Что же касается Корнелиуса Баренса, он, на мой взгляд, является членом семьи с женской стороны.
Итак, с одной стороны госпожа Попинга, ее сестра Ани и Корнелиус, а с другой — Бетье, Остинг и Попинга…
Если вы поняли то, что я вам рассказал, у вас есть шанс на успех.
— Один вопрос, — с серьезным видом сказал Мегрэ.
— Слушаю.
— Вы тоже протестант?
— Я принадлежу к протестантской церкви, но к другой ветви.
— С какой стороны баррикады вы находитесь?
— Я не любил Попингу.
— До такой степени, что…
— Я осуждаю любое преступление, каким бы оно ни было.
— Он слушал джаз и танцевал в то время, когда вы разговаривали с женщинами?
— Еще одна черта характера, о которой я не додумался вам сообщить.
Встав, Мегрэ исключительно серьезно и даже торжественно заявил:
— Короче, кого вы мне советуете арестовать?
Профессор Дюкло отпрянул:
— Я не говорю об аресте. Я дал вам несколько принципиальных указаний из области, так сказать, чистой мысли.
— Конечно. Но на моем месте?…
— Я не полицейский. Я ищу истину ради истины, и тот факт, что меня самого подозревают, никак не влияет на мои рассуждения.
— Настолько, что никого не надо арестовывать?
— Я этого не говорил. Я…
— Благодарю, — заключил Мегрэ, протягивая руку.
Он постучал монеткой по стаканчику, подзывая хозяйку. Дюкло косо посмотрел на него.
— Вот как раз этого делать нельзя, — прошептал он. — Тем более, если хотите прослыть джентльменом.
Люк, через который спускали в подвал бочки с пивом, закрыли. Комиссар заплатил, посмотрел на планы.
— Значит, или вы, или вся семья.
— Я не так сказал. Послушайте…
Но комиссар был уже в дверях. Теперь, стоя спиной к профессору, он мог позволить себе расслабиться — он широко улыбался.
Выйдя на улицу, Мегрэ окунулся в солнечную ванну, приятную жару, покой. В дверях своей лавки стоял торговец скобяным товаром — невысокий еврей, продававший также корабельные снасти; он считал якоря и метил их красной краской.
Кран все еще разгружал уголь. Речники подняли паруса, но не затем, чтобы тронуться в путь, а просушить ткань. В хаосе мачт это было похоже на огромные, вяло раскачивающиеся белые и коричневые драпировки.
На корме своего судна Остинг курил трубку. Несколько «крыс» вели неторопливую беседу.
Но стоило повернуться лицом к городу, и глазам открывались жилые дома, красиво окрашенные, с чистыми стеклами, белоснежными шторами, цветами на окнах. А за окнами — непроницаемая тьма.