Не без труда он открыл крышку циферблата и передвинул большую стрелку на половину четвертого. Часы пробили одиннадцать.
– Прекрасно! – торжествующе вскричал г-н Лекок. – Вот мы и добрались до правды. – Он извлек из кармана бонбоньерку с портретом, проглотил алтейную пастилку и заключил: – Шутники!..
Зрители были потрясены простотой этой проверки, до которой никто не додумался. Г-н Куртуа восхищался больше всех.
– Этому ловкачу хитрости не занимать, – шепнул он.
– Ergo[5], – продолжал Лекок, знавший по-латыни, – мы имеем дело не со скотами, как я чуть не заподозрил вначале, а с негодяями, которые не только ножом умеют махать. Надо отдать им должное, свое преступление они обдумали скверно, но все-таки обдумали: доказательство налицо. Они надеялись сбить следствие с толку, введя его в заблуждение относительно времени убийства.
– Мне не вполне ясно, зачем это им понадобилось, – осторожно заметил г-н Куртуа.
– Это же очевидно, – возразил г-н Домини. – Убийцам было выгодно внушить нам, будто преступление произошло после отхода последнего поезда в Париж. Гепен мог, расставшись со своими попутчиками в девять часов на Лионском вокзале, к десяти вернуться сюда, убить хозяев, похитить деньги – благо, он знал, что они у графа де Тремореля есть, – и последним поездом вернуться в Париж.
– Превосходная гипотеза, – сказал папаша Планта. – Но почему же тогда Гепен не добрался до Батиньоля и не пошел к Веплеру, где были его друзья? В этом случае у него, начиная с определенного времени, было бы хоть какое-то алиби.
С самого начала расследования доктор Жандрон уселся на единственный уцелевший в спальне стул, размышляя, что за внезапное недомогание заставило побледнеть папашу Планта, когда упомянули костоправа Робло. Объяснения следователя вывели его из задумчивости. Он встал.
– Есть еще одно обстоятельство, – сказал он. – Перестановка стрелок, весьма полезная Гепену, оборачивается против его сообщника Подшофе.
– Однако может статься, – ответил г-н Домини, – что мнения Подшофе никто не спрашивал. Что до Гепена, то у него, надо думать, были веские причины не идти на свадьбу. Смятение, охватившее его после убийства, выдало бы его больше, чем отсутствие на свадьбе.
Лекок по-прежнему не считал нужным высказываться. Подобно врачу у постели больного, он хотел сперва окончательно увериться в диагнозе. Он вернулся к камину и опять стал переставлять стрелки часов. Часы пробили половину двенадцатого, полночь, половину первого, час. При этом Лекок брюзжал:
– Невежды, горе-грабители! Воображают себя хитрецами, да где им! Стрелки переставили, а бой отрегулировать не догадались. И вот, откуда ни возьмись, приходит стреляный воробей из полиции, на мякине его не проведешь, и весь их фокус разгадан.
Г-н Домини и папаша Планта хранили молчание. Лекок подошел к ним.
– Господин судья, – сказал он, – теперь уже можно не сомневаться, что удар был нанесен до половины одиннадцатого.
– Если только у часов не испорчен бой, – заметил папаша Планта, – что бывает сплошь и рядом.
– Сплошь и рядом, – подтвердил г-н Куртуа. – Например, у часов, что стоят у меня в гостиной, бой испорчен уже бог знает сколько времени.
Лекок задумался.
– Возможно, господин мировой судья и прав, – ответил он. – Для меня все это весьма правдоподобно, однако в начале расследования одного правдоподобия маловато, нужна уверенность. К счастью, мы располагаем возможностью проверки. Я имею в виду постель. Готов поспорить, что она расстелена. – И, обращаясь к мэру, добавил: – Нельзя ли кликнуть кого-нибудь из слуг мне на подмогу?
– Не стоит, – заявил папаша Планта, – я сам вам помогу, так будет скорее.
Вдвоем они сняли с кровати балдахин и вместе с пологом положили его на пол.
– Ну что? – воскликнул Лекок. – Я был прав, не так ли?
– В самом деле, – не без удивления согласился г-н Домини, – постель разобрана.
– Да, разобрана, – отозвался сыщик, – но в ней никто не спал.
– Однако… – с сомнением в голосе начал г-н Куртуа.
– Я убежден, что не ошибаюсь, – перебил полицейский. – Эту постель расстелили, не спорю, быть может, в нее упали на минутку, измяли подушки, сбили одеяла, скомкали простыни, но от опытного глаза не укроется, что в этой постели никто не спал. Смять постель, чтобы создать видимость, будто в ней спали, столь же трудно, как постелить, а может быть, еще труднее. Чтобы ее постелить, необязательно снимать все простыни и переворачивать матрас. А чтобы смять, необходимо лечь в нее, укрыться, завернуться. Постель – один из тех ужасных свидетелей, которые никогда не обманут и которых не уличить в подлоге. В эту постель не ложились.