– И все-таки браво! – упорствовал папаша Планта. – Ведь это обстоятельство не более чем частность, которая ничуть не разрушает всю систему. Яснее ясного, что у преступников было намерение действовать именно так, как вы рассказали. Но им помешало нечто непредвиденное.
– Возможно, – вполголоса согласился сыщик, – возможно, ваше замечание справедливо. Но я заметил еще кое-что…
– Что же?
– Да так… Пока ничего не могу сказать. Прежде всего мне необходимо осмотреть столовую и сад.
Лекок и старый судья поспешно спустились, и папаша Планта показал полицейскому бокалы и бутылки, которые он велел отодвинуть в сторону. Сыщик осмотрел бокалы один за другим, беря их в руки и поднося к глазам; он поднимал их к свету, изучая капли жидкости, оставшиеся на дне. Окончив осмотр, он решительно объявил:
– Ни из одного бокала не пили.
– Неужели ни из одного?
Сыщик устремил на старого судью один из тех взглядов, которые проникают в самые сокровенные глубины души, и повторил, подчеркивая каждое слово веской паузой:
– Ни из одного.
Папаша Планта ответил только движением губ, означавшим, вне всякого сомнения: «Пожалуй, вы сильно продвинулись вперед».
Лекок улыбнулся и, отворив дверь столовой, позвал:
– Франсуа!
На зов прибежал камердинер покойного графа де Тремореля. На бедняге лица не было. Небывалый, неслыханный случай: слуга жалел и оплакивал хозяина.
– Послушай-ка, друг мой, – сказал сыщик, обращаясь к нему на «ты» с тою фамильярностью, которая отличает людей с Иерусалимской улицы, – послушай и постарайся отвечать коротко, ясно и точно.
– Слушаю, сударь.
– Было ли принято в замке приносить из подвала вино заранее?
– Нет, сударь, я сам спускался в подвал каждый раз перед едой.
– Значит, в столовой никогда не бывало помногу полных бутылок?
– Никогда, сударь.
– Но иногда, должно быть, оставались недопитые?
– Нет, сударь; покойный господин граф разрешал мне относить вино, оставшееся после десерта, прислуге.
– А куда девали пустые бутылки?
– Я их ставил, сударь, в этот угловой шкаф, на нижнюю полку, а когда набиралось много, относил в подвал.
– Когда ты их относил в последний раз?
– Когда?.. – Франсуа задумался. – Да уж дней пять-шесть будет.
– Ладно. Скажи-ка, какие ликеры предпочитал твой хозяин?
– Покойный господин граф, – на этих словах бедный парень прослезился, – почти не пил ликеров. Если же вдруг ему приходила охота выпить рюмку водки, он брал водку отсюда, из поставца над печью.
– Значит, в шкафах не было початых бутылок с ромом или коньяком?
– Нет, сударь, такого не было.
– Благодарю, друг мой, можешь идти. – Франсуа пошел к дверям, но Лекок окликнул его. – Кстати, – бросил он как бы между прочим, – раз уж мы здесь, загляни-ка в угловой шкаф, все ли пустые бутылки на месте?
Слуга повиновался и, распахнув шкаф, воскликнул:
– Вот это да! Ни одной не осталось.
– Превосходно! – отозвался г-н Лекок. – А теперь, любезнейший, можешь идти на все четыре стороны. – Как только за камердинером затворилась дверь, сыщик спросил: – Что вы об этом думаете, господин мировой судья?
– Вы были правы, господин Лекок.
Затем сыщик обнюхал по очереди каждый бокал и каждую бутылку.
– Ну что же! – произнес он, пожав плечами. – Мои предположения снова подтвердились.
– И что на сей раз? – спросил старый судья.
– На дне этих бокалов даже не вино, сударь. Среди пустых бутылок, стоявших в шкафу, оказалась одна с уксусом, вот она, и преступники налили из нее в бокалы по несколько капель. – Он схватил один из бокалов и сунул его под нос папаше Планта, добавив: – Извольте понюхать, господин мировой судья.
Спорить было не о чем: это был прекрасный уксус с резким и сильным запахом. Преступники в спешке оставили улику, неопровержимо свидетельствовавшую о том, что они намеревались сбить следствие с толку. Однако, проявив недюжинную изобретательность, они оказались неспособны спрятать концы в воду. Все их хитрости были, как выразился бы почтенный господин Куртуа, шиты белыми нитками. Правда, эти промахи можно отнести на счет спешки или какой-то неожиданной помехи. Один знаменитый полицейский недаром говорил, что у преступника на месте преступления пол горит под ногами.
Лекок был прямо-таки возмущен и уязвлен в своих лучших чувствах, как бывает возмущен истинный художник при виде грубой и претенциозной мазни самовлюбленного недоучки.
– Нет, это уже переходит всякие границы! – негодовал он. – Ишь, канальи, чего захотели! Но тут нужно быть большими хитрецами! Нужно суметь все выполнить чисто, черт побери! А это, слава богу, не каждому по зубам.