Спор, быть может, затянулся бы, но тут судебный следователь извлек из кармана часы и с досадой воскликнул:
- Мы беседуем, а время идет. Нужно поторопиться. Давайте хотя бы распределим обязанности.
Это властное замечание г-на Домини помешало вступить в разговор Лекоку, который уже готов был поделиться с присутствующими своими соображениями.
Было решено, что доктор Жандрон приступит к вскрытию, а следователь тем временем набросает черновик донесения. Папаше Планта поручили присутствовать при осмотре места преступления, которым занимался сыщик.
Полицейский и старый судья остались одни.
- Наконец-то, - произнес Лекок, испустив долгий вздох облегчения, словно избавившись от непосильного груза. - Теперь мы сможем беспрепятственно идти вперед.
Уловив усмешку на лице папаши Планта, он проглотил пастилку и добавил:
- Хуже нет приезжать, когда расследование началось, можете мне поверить, господин судья! Твои предшественники успели уже составить собственное мнение, и если ты с ходу к нему не присоединишься, тебе придется туго.
На лестнице послышался голос г-на Домини, призывавшего своего письмоводителя, который прибыл позже и ждал на первом этаже.
- Видите ли, сударь, - добавил полицейский, - господин судебный следователь полагает, что столкнулся с совсем простым делом, а вот я, Лекок, ничуть не уступающий пройдохе Жевролю, я, любимый ученик папаши Табаре, - тут он почтительно снял шляпу, - пока что не нахожу решения.
Он задумался, вероятно перебирая в уме результаты осмотра, и продолжал:
- Нет, я в самом деле сбит с толку, просто ума не приложу. Чувствую, что за всем этим что-то кроется. Но что, что?
Лицо папаши Планта было по-прежнему невозмутимо, только глаза блестели.
- Возможно, вы и правы, - равнодушно обронил он, - возможно, за этим и впрямь что-то кроется.
Сыщик глянул на него, но он и бровью не повел. Всем своим видом выражая полнейшее безразличие, он делал в записной книжке какие-то пометки.
Оба надолго замолчали; Лекок устремил взор на портрет, поверяя ему свои мучительные раздумья.
«Видишь ли, душенька, - мысленно говорил он, - по-моему, этот почтенный господин - старая лиса, и надо зорко следить за каждым его поступком, за каждым движением. Судя по всему, он не разделяет мнения следователя: у него своя гипотеза, которую он не смеет высказать вслух, но мы эту гипотезу узнаем. Этот деревенский мировой судья - большой хитрец. Он раскусил нас с первого взгляда, несмотря на наши роскошные белокурые волосы. Он опасался, как бы мы не заблудились и не пошли по стопам господина Домини, вот он и навязался нам в провожатые, в помощники, в поводыри. Теперь, когда он почувствовал, что мы взяли след, он умывает руки и отступает. Честь открытия он предоставляет нам. Почему? Человек он здешний, может быть, боится нажить себе врагов? Да нет, он, пожалуй, не робкого десятка. В чем же дело? Ему внушает страх его собственная гипотеза. Он обнаружил столь поразительные вещи, что не смеет сказать о них прямо».
Внезапная мысль нарушила поток безмолвных излияний Лекока.
«Провалиться мне на этом месте, - подумал он, - а что, если я ошибаюсь? Что, если этот человек никакой не хитрец и ничего не обнаружил, а просто говорит и делает, что бог на душу положит? Я сталкивался с еще более поразительными случаями. Сколько я перевидал людей, у которых глаза, словно зазывалы при ярмарочных балаганах, сулят вам, что внутри вас ждут чудеса. А зайдешь и ничего не увидишь, тебя обманули. Но я-то, - и он улыбнулся, - я-то доберусь до правды».
И, напустив на себя самый простодушный вид, на какой только был способен, вслух произнес:
- По правде сказать, господин мировой судья, осталось совсем немного дела. Оба главных виновных в конечном счете у нас в руках. Рано или поздно они заговорят, господин судебный следователь в этом не сомневается, и тогда мы узнаем все.
Папашу Планта словно окатили ведром холодной воды - так он был потрясен и удручен.
- Как! - пробормотал он, совершенно ошеломленный. - Неужели вы, господин сыщик, с вашей сметкой, с вашим опытом…
В восторге оттого, что хитрость его удалась, Лекок уже не в силах был сохранять серьезный вид; папаша Планта понял, что угодил в ловушку, и разразился добродушным смехом.
А между тем ни один из двух этих людей, столь искушенных в науке жизни, столь хитроумных и проницательных, не сказал ни слова о том, что оба они имели в виду. Но они понимали друг друга, словно читали друг у друга в мыслях.
«А ведь ты, дружище, - рассуждал про себя сыщик, - что-то знаешь и скрываешь, но это нечто столь важно и столь чудовищно, что ты не заговоришь и под дулом пистолета. Хочешь, чтобы из тебя это вытянули? Ну что ж, и вытянем!»