«А он не дурак, - думал папаша Планта. - Знает, что у меня есть своя версия, будет искать ее и наверняка найдет».
Лекок сунул в карман бонбоньерку с портретом - как-всегда, когда предстояла настоящая работа. В нем взыграло самолюбие ученика папаши Табаре. Партия началась, а он был азартен.
- Итак, за дело! - вскричал он. - В протоколе господина мэра сообщается, что обнаружено орудие, при помощи которого здесь все переломали.
- На третьем этаже, в комнате, обращенной окнами в сад, - отвечал папаша Планта, - мы обнаружили топор, он валялся на полу, возле шкафчика, который явно пытались взломать, но не сумели. Я велел, чтобы к топору не прикасались.
- Разумное распоряжение. А что за топор? Тяжелый?
- Примерно с килограмм будет.
- Превосходно, пойдемте посмотрим на него.
Они поднялись, и г-н Лекок, мигом выйдя из образа аккуратного галантерейщика, берегущего свое платье, улегся животом на пол и принялся рассматривать грозное орудие разрушения - тяжелый топор с ясеневым топорищем, а также блестящий, хорошо натертый паркет.
- Мне кажется, - заметил мировой судья, - что преступники принесли сюда топор и начали взламывать шкафчик только для того, чтобы отвлечь наши подозрения и усложнить задачу следствия. Здесь можно было обойтись и без топора, я сломал бы этот шкафчик ударом кулака: он еле держится. Они стукнули по нему разок и преспокойно положили топор.
Сыщик тем временем встал с пола и отряхнул сюртук.
- Полагаю, сударь, - возразил он, - что вы заблуждаетесь. Топор не положили на пол, его швырнули с яростью, свидетельствующей либо о сильном испуге, либо о буйном приступе гнева. Вот поглядите: здесь, на паркете, одна за другой идут три отметины. Когда злоумышленник бросил топор, он упал сперва лезвием вниз, отсюда эта зарубка; потом отлетел в сторону и ударился обухом - вот он, след удара, я указываю на него пальцем, - и наконец, поскольку его швырнули с огромной силой, закрутился волчком и оставил на паркете еще одну отметину там, где лежит сейчас.
- Верно, - пробормотал папаша Планта, - совершенно верно!…
И смущенно добавил, поскольку выводы сыщика явно опрокинули его гипотезу:
- Ничего не понимаю, ровным счетом ничего.
Лекок продолжал свои наблюдения.
- Скажите, когда вы сюда вошли, - спросил он, - окна были отворены так же, как сейчас?
- Да.
- Значит, все правильно. Убийцы услышали какой-то шум в саду и пошли взглянуть, в чем дело. Что они увидели? Не знаю. Знаю одно: увиденное напугало их, и они убежали, в спешке бросив топор. Присмотритесь к отметинам, прикиньте траекторию, по которой они располагаются, и вы убедитесь, что человек, бросивший топор, стоял не у шкафчика, а у растворенного окна.
Папаша Планта тоже опустился на колени и с величайшим вниманием осмотрел следы. Полицейский был прав.
Мировой судья, слегка озадаченный, поднялся, после минутного раздумья протянул:
- Это обстоятельство меня несколько смущает, но, на худой конец…
Он умолк и погрузился в размышления, потирая рукой лоб.
- И все-таки все можно объяснить, - прошептал он, пытаясь мысленно собрать воедино обломки своей рассыпавшейся гипотезы, - и тогда окажется, что часы показывают правильное время.
Лекок и не подумал расспрашивать старого судью. Во-первых, он понимал, что тот не ответит; во-вторых, его гордость была задета. Неужели он не разгадает тайну, в которую проник другой?
- Меня тоже, - громко и отчетливо произнес он, как бы рассуждая вслух, - меня тоже сбивает с толку этот топор. Я-то думал, что грабители орудовали без помех, а на самом деле ничего подобного: оказывается, их настигли, их вспугнули, они чего-то боялись.
Папаша Планта весь обратился в слух.
- По-видимому, - неспешно продолжал Лекок, - нам следует разделить все улики на две категории: одни, например смятая постель, оставлены намеренно, чтобы сбить нас с толку; другие же преступники оставили, сами того не желая; это касается отметин от топора. Но тут у меня возникают сомнения. Естественны эти отметины или подделаны, можно на них полагаться или нельзя? Я уже совсем было уверовал, что понимаю характеры преступников, - тогда и расследование пошло бы своим чередом, - но теперь…
Он умолк на полуслове. Наморщенный лоб и плотно сжатые губы изобличали усиленную работу мысли.
- Что теперь? - переспросил папаша Планта.
Г-н Лекок удивленно глянул на собеседника, как человек, которого внезапно разбудили.
- Простите, сударь, я забылся, - сказал он. - А все моя скверная привычка размышлять вслух. Поэтому я предпочитаю всегда работать один. Если бы чужие уши подслушали мои колебания, сомнения, шаткие гипотезы, я потерял бы репутацию чудо-полицейского, сыщика, для которого не существует тайн.