Они выехали на проспект. Он был похож сейчас на холодную застывшую реку в берегах бесконечной цепочки желтых фонарей, теряющихся вдали. По этой реке бесшумно плыли огоньки автомобилей — белые, красные, желтые.
— «Седьмой», я «Переменный», «Седьмой», как слышите? Прием, — раздался в динамике тревожный голос.
— Я «Седьмой», — быстро ответил Добромыслов, — слышу вас. Слышу вас хорошо, прием.
Слышно было, как сквозь потрескивание доносится дыхание.
— «Седьмой», в вашем районе ограбление. Десять минут назад с женщины сняли золотые часы, шерстяной шарф. Часы на цепочке змейкой. Шарф белый, денег 12 рублей. Грабителей трое. Молодые. Все примерно одного роста, высокие. Двое в светлых плащах с поясами, один в темной шляпе и кожаной куртке. Один блондин. Вооружены ножом. Кажется, выпивши. В ваш район направляю патрули 5, 11 и 13. Как поняли? Прием.
— Понял вас хорошо.
Водитель увеличил скорость.
— «Пятый» и «Одиннадцатый» на мотоциклах, — сказал он.
— Ничего, — сказал Добромыслов и стал вызывать патрульных, договариваться, какие улицы прочесывать. — Главное, чтобы они не разошлись.
— Не разойдутся, — уверил водитель. — Я знаю. Они сейчас героями себя чувствуют, но и боятся. Их друг к дружке тянет. Могут зайти в ресторан, конечно, или к кому-нибудь, чтоб выпить. Им сейчас трудно расстаться. Да и деньги надо истратить…
— Пожалуй, — согласился Добромыслов.
Каждые пять минут «Переменный» вызывал Добромыслова. Тот докладывал, что все без изменений. Они все кружили и кружили. Мелькали иногда мимо парни в светлых плащах. Добромыслов внутренне напрягался, но это были совсем другие люди, хорошие, веселые, с девушками, празднующие субботний вечер. Они шли в полутьме под черными деревьями и улыбались друг другу.
Машина развернулась, светом фар выхватывая из темноты огромные стволы замерзших деревьев, застывшую чашу кустов, угол дома с блеснувшим окном, пустую скамейку у забора.
— Вот они, — сказал водитель, — похоже, что они.
С противоположной стороны улицу переходили трое. Они шли неторопливо, двое в плащах и один в кожаной куртке и шляпе. Их было трое на пустынной улице, и когда они проходили под фонарем, их фигуры четко рисовались на фоне кустов.
— Я иду. Если это они, я поправлю фуражку, вот так, — сказал Добромыслов, показывая. — А вы сообщите «Тринадцатому» и дежурному.
— Хорошо, — сказал водитель, прижимая машину к тротуару. Машина остановилась.
Добромыслов вышел, оставив дверцу открытой. Водителю была хорошо видна коренастая фигура Добромыслова в длинной шинели, затянутой ремнем. Вот он поправил фуражку.
— «Переменный», я «Седьмой», — тотчас сказал в микрофон водитель. — Они обнаружены.
— Понял вас, где вы находитесь?
Водитель назвал улицу и стал вызывать «Тринадцатого», но тот сказал, что все слышал и едет.
Добромыслов требовал у парней документы, когда водитель включил бортовую фару. Ослепительный свет залил их, светлые плащи парней и погоны Добромыслова, казалось, загорелись. Водитель выскочил из кабины и побежал через кусты. Парни беспомощно заморгали, их лица скривились от света, они хлопали себя по карманам и молчали. Добромыслов стоял спиной к дереву. Вдали показались огни мчащейся машины. Проскочив перекресток, она резко затормозила. Два человека в милицейской форме вышли из нее.
— Мы хотели пошутить, — сказал один из парней. У него было узкое длинное лицо и большие глаза. — Мы просто хотели пошутить, а она отдала часы. Тогда мы сказали, чтобы и шарф. И она отдала шарф. Мы не хотели. Мы просто решили пошутить… Вот эти часы. Целые. И цепочка. Гоша, дай шарф! И шарф. Вот он. Пошутить — и все. А она отдала часы. Часы и шарф. И мы взяли…
— А деньги? — спросил Добромыслов. — Где деньги?
— Мы истратили, — сказал парень в куртке и закрыл рот ладонью. — Видно было, что ему очень хочется плакать. Он был пьян.
— Пропили?
Парень кивнул головой.
— Тоже ради шутки? — спросил Добромыслов. — А нож тоже ради шутки? И угрозы?
Они были на свету, их окружали мужчины в милицейской форме, «шутники» стояли, жмурясь от света. Их усадили в машину, и Добромыслов сообщил, что имеет груз для «Сорок второго». Машины патрулей разъехались, помигав фарами на прощание.
…Дома жена спросила Добромыслова, как прошло дежурство.
— Нормально, — ответил Добромыслов. — Все было нормально.
Жена стала смотреть, как он ест. Она уже привыкла к его ответам и знала, что то была работа, а это — дом, а дом и работа — разные вещи. Он не любил говорить о своей работе.