К несчастью, личность убийцы Никитина оказалась ясна не только струсившим поселенцам. И тюремное начальство проявило вовсе ненужную Соне догадливость. Всех ее подельников мигом взяли в оборот. Соню не выдал никто, и хотя не было сомнений, что именно она заморочила мужикам головы, зацепить ее оказалось невозможно. Двоих отъявленных рецидивистов казнили, некоторых секли плетьми, ну а Соня вышла, вернее, выползла (потому что с трудом) сухой из воды. Однако все нажитое у нее отняли, оставили на скудном содержании ссыльнокаторжной.
«Ну уж нет! — мрачно думала она. — Нищенствовать тут я не останусь!»
В мае 1891 года она вновь ударилась в бега. На сей раз сама по себе. В погоню бросили два взвода солдат. Искали несколько дней, но этак можно было искать иголку в стоге сена. Соня, как и в первый раз, «нашлась» сама, в смысле — снова наткнулась на облаву. Солдатам было приказано открыть по ней при встрече огонь, и когда из леса на опушку, где протянулась цепь поисковиков, выбежала худенькая маленькая женщина, офицер скомандовал: «Пли!» Но Соня успела упасть на землю мгновением раньше, так что тридцать пуль прошли над ней. Подняться она не рискнула — смирилась с тем, что попалась. Ее скрутили и притащили в острог. За побег Сонька получила пятнадцать ударов плетью. Но сахалинский палач Комлев утверждал, что ударов было двадцать, «потому как считал сам». Злоба у тюремного начальства против нее накопилась такая, что никто даже не вспомнил, что наказывают женщину, и уже не очень-то молодую: ей было сорок пять. Сонька теряла сознание. Фельдшер приводил ее в чувство спиртом, и экзекуция продолжалась. Потом на Сахалине ни одну женщину уже так не наказывали.
Впрочем, никого подобного Соне среди каторжанок больше и не было.
После правежа ее заковали в ручные кандалы и посадили в одиночную камеру. Там, в каморке с тусклым крошечным окном, закрытым частой решеткой, она провела два года и восемь месяцев.
А.П. Чехов в это время совершил свое знаменитое путешествие на остров Сахалин и так описал Соню: «Маленькая, худенькая, уже седеющая женщина с помятым старушечьим лицом… Она ходит по своей камере из угла в угол, и кажется, что она все время нюхает воздух, как мышь в мышеловке, и выражение лица у нее мышиное…»
Как раньше Соня делала деньги на чужих бедах, так теперь тюремное начальство вовсю использовало свою легендарную арестантку для наживы. Соньку Золотая Ручка посещали писатели, журналисты, иностранцы. За плату разрешалось с ней побеседовать. По отзывам, «говорить она не любила, много врала, путалась в воспоминаниях». Любители сахалинской каторжной экзотики фотографировались с ней в компании с кузнецом и надзирателем — это называлось «Заковка в ручные кандалы знаменитой Соньки Золотая Ручка».
Страшный сон одиночного заключения наконец-то кончился. Отсидев срок, Сонька должна была остаться на Сахалине в качестве вольной поселенки. Женщин здесь было мало, и, несмотря на годы и некрасивость, ее с удовольствием взял бы в сожительницы любой немолодой поселенец. Начальство, чтобы жизнь медом не казалась, определило ее «в супруги» рецидивисту Кириллу Богданову, одному из самых жестоких людей, которого знала каторга.
Это была роковая ошибка, потому что «супруги» оказались поистине одна сатана и два сапога пара. Соня пустила в ход все свои способности наживать деньгу, ну а Богданов держал в страхе население и конкурентов. Вскоре Соня опять варила квас, торговала из-под полы водкой и даже устраивала веселые вечеринки с танцами. Она запустила в обиход забытое, нетутошнее слово — «кафе-шантан» — и начала сговариваться с молодыми и привлекательными каторжанками, чтобы те позволили «пускать их в оборот», то есть намерилась открыть подпольный бордель. Кто-то донес… Соню опять крепко прижали, отняли деньги, которые удалось нажить, раскопали все ее захоронки. Вот уж что было немыслимо тяжелым ударом. Ярость и мстительность ее не знали предела. Убить кого-то из «гонителей» руки были коротки и у нее, и у Богданова, и тогда парочка решилась доказать свою ненависть самым решительным образом: ударилась в бега.