Далила смотрела на гостей ошеломленно и размышляла: с одной стороны, Самсон – потрясающий любовник. С другой – он ужасный скупец. Сколько раз к ней приходил, а хоть бы подарок какой принес, что ли… Далила поиздержалась уже, покупая ему разные яства и сладости (Самсон, как известно, не пил, но покушать очень даже любил!), а он принимает это как нечто само собой разумеющееся. Приходит, ест, заваливается с Далилой в постель, иной раз от нетерпения разрывая на ней одежды… силища-то у него немереная, а манеры… Фу, грубиян! Потом от дорогих хитонов остаются только тряпки, а он ни разу не подарил ей ни наряда нового, ни украшения какого. Но ведь он далеко не беден. Ясное дело – просто скуп. И чего ради она будет держаться за скупого, к тому же нестриженого иудея? Ох уж эти их обряды назарейские… Главное, нипочем не хочет стричься, хотя Далилу порою ужасно раздражали его чрезмерно длинные кудри. В постели, к примеру, они ужасно мешали.
Словом, хорошенько поразмыслив, Далила обнаружила у Самсона огромное количество недостатков, а достоинство всего одно. Но жизненный опыт учил ее, что клин клином вышибается очень легко, авось найдет она себе другого, а тысяча сто сиклей серебра на дороге не валяются.
Торг состоялся, и Далила приступила к выполнению своей предательской миссии.
Как и водится у женщин, которые чего-то хотят получить от мужчины, она сначала подольстилась к нему, а потом спросила – у разнеженного, размягченного и чрезвычайно довольного собой (вопрос о том, довольна ли Далила, Самсона не слишком-то волновал):
– Ты такой сильный… Скажи мне, чем можно связать эту гору мышц, чтобы ты не смог разорвать путы?
– А тебе зачем? – игриво покосился на любовницу Самсон. В те поры, пожалуй, о садо-мазо еще не слышали, не то он непременно задал бы ей провокационный вопросик…
– Да так просто, знать хочу, – пожала плечами Далила. – Ну скажи, а?!
Самсону хотелось спать, ну, он и буркнул, чтобы отвязаться:
– Если свяжут меня семью сырыми тетивами, которые не засушены, то я сделаюсь бессилен и буду как прочие люди.
А около дома Далилы всегда дежурил на посылках человек – связной, так сказать. И когда Самсон уснул, Далила выскочила во двор и сказала тому связному: немедля тащи сюда семь сырых тетив!
Филистимские заговорщики немало удивились, однако семь сырых тетив сыскали и отнесли Далиле, и уже готовы были войти и связать Самсона, как вдруг осторожная женщина сказала:
– А если он всего лишь пошутил? Ведь он очень хитер… Представьте, что будет, если тетивы его не сдержат? От вас от всех только мокрое место останется. Давайте сначала я свяжу его, словно ради шутки… А потом посмотрим, что будет.
Честно говоря, Далилу прежде всего беспокоила собственная судьба: кто же оставит в живых предательницу?! А участь филистимлян заботила ее лишь постольку, поскольку, прикончи их Самсон, некому будет выплачивать ей обещанный гонорар.
Заговорщики предложение женщины нашли очень разумным и согласились подождать в засаде.
Ну что ж, Далила связала Самсона сырыми тетивами (богатырь спал, как топор) и внезапно вскричала у него над ухом:
– Самсон! Филистимляне идут на тебя!
Самсон вскочил, слегка повел плечом – и разорвал тетивы, как разрывают нитку из пакли, когда пережжет ее огонь. Далила начала хохотать, уверяла, что это была с ее стороны всего лишь забава, зацеловала его, заморочила ему голову и… пристала с новыми вопросами.
– Ну да, я пошутил, – признался Самсон, в голову которого не взошло и намека на подозрительность, так он был уверен в себе. Или самоуверен? – Вот если свяжут меня новыми веревками, которые не были в деле, то я сделаюсь бессилен и буду, как прочие люди.
И заснул снова.
Филистимляне послали гонцов в лавку человека, который торговал мешками и всяческим вервием, и те приволокли целый ворох новехоньких, отличных веревок.
Далила опутала ими любовника, поражаясь крепости его сна и бесчувствию, перевела дух (все-таки нелегко было связать такого богатыря, его ведь и с боку на бок надо было ворочать!) и, погрозив филистимлянам, которые еле сдерживали нетерпение, так им хотелось поскорей схватить Самсона, снова вскричала:
– Самсон! Филистимляне идут на тебя!
Неупотребленные веревки полетели в стороны так же, как незадолго до того летели сырые тетивы. Самсон вскочил. Далила захохотала… несколько принужденно, надо сказать. Однако Самсон слишком хотел спать, чтобы долго сердиться.
– Ну скажи, в чем твоя сила? – пристала она снова, и Самсон буркнул, засыпая:
– Если ты воткешь семь кос головы моей в ткань и прибьешь ее гвоздем к ткальной колоде, то я буду бессилен, как и прочие люди.
Далила, подпрыгивая от нетерпения, усыпила его на коленях своих (так сказано в Писании), а потом взяла семь кос головы его и прикрепила их к колоде. И завопила опять:
– Филистимляне идут на тебя, Самсон!
Через минуту она с грустью смотрела, как дождем сыплются гвозди с его волос.
Ткальная колода отлетела в сторону.
– Если ты меня еще раз разбудишь, я тебя прибью! – посулил злой, невыспавшийся Самсон, опять заваливаясь в постель.
Но тут Далила, которая словно бы уже видела, как уходят от ее дома разгневанные господа заговорщики, унося увесистый мешок с серебром, принялась ныть и канючить:
– Ты меня не любишь… Ты мне не веришь! Ты надо мной издеваешься! Ну почему ты не хочешь мне открыть, в чем сила твоя? Скажи, а… Не то я тебя снова разбужу, косматое чудовище!
Самсону отчаянно хотелось спать, он готов был на все, чтобы Далила отстала от него. И, совершенно забыв о том, что уже была, была в его жизни одна подобная история, когда он поддался уговорам любимой женщины, которая якобы хотела всего лишь любопытство свое невинное утолить, богатырь проворчал:
– Косматое чудовище? Да ведь в том-то все и дело. Ведь я назарей Божий от чрева матери моей. Сила моя – в волосах, в том, что я обеты свято блюл, мне предписанные. Если же остричь меня, то отступит от меня сила моя: я сделаюсь слаб и буду, как прочие люди.
Он уснул сном младенца, а Далила сидела, глядя на массу золотистых спутанных кудрей своего любовника, и думала тяжкую думу. С одной стороны, близится утро, скоро Самсон проснется и уйдет, и если она хочет получить свою груду серебра, нужно спешить остричь богатыря. С другой стороны… а вдруг и последние его слова ложь? Что с нею сделает Самсон, когда проснется и обнаружит, что во сне его остригли, как барана? Да от Далилы мокрое место останется, ничего больше!
Но время шло, надо было на что-то все-таки решаться… И Далила наконец взяла ножницы и осторожно срезала с головы Самсона первую прядь. Он не шевельнулся. Тогда она срезала вторую, затем третью… и скоро целый ворох кудрей лежал на полу. Далила аккуратно смела их в кучку, потом отошла к двери, ступила одной ногой за порог, чтобы в случае чего успеть удрать прежде, чем разъяренный Самсон успеет ее пришибить, и выкрикнула:
– Филистимляне идут на тебя, Самсон!
Богатырь открыл глаза, лениво потянулся, медленно встал… и замер. Еще прежде, чем он сообразил, что острижен наголо, он ощутил, что сила отступила от него, а значит, отступил и Господь, который всегда был с ним.
И тут Далила, которая поняла, что на сей раз все вышло так, как она хотела, подала знак филистимлянам, и те налетели на богатыря, словно стая собак на льва… Впрочем, они теперь называли Самсона бараном.
О, как проклинал он себя за болтливость, когда его связали и потащили на городскую площадь! Как проклинал себя за глупую доверчивость, когда ему выкололи глаза! Как проклинал себя за самоуверенность, когда его отволокли в Газу, в дом узников, проще говоря, в тюрьму, оковали двумя медными цепями и приставили крутить мельничный жернов!
Он проклинал себя, филистимлян, судьбу, проклинал Далилу. Сколько счастья давала она ему! Как приманчиво цвела ее красота… он-то думал, лишь для него. И вот предательство, ужасное предательство…