Анна узнала об этом, но, вместо того чтобы ринуться в Варшаву, непонятным образом начала медлить, улаживать какие-то имущественные дела… К тому же здоровье ее ухудшилось… Раньше она была склонна видеть подвох в самых искренних и пылких письмах Августа, теперь же, словно околдованная, верила откровенной и грубой лести короля, который не затруднялся изобретением новых любовных объяснений, а изо дня в день писал одно и то же: «Если бы я мог этим письмом сокрушить все преграды и преодолеть все расстояния между нами, я бы тотчас так и сделал!»
Когда доброжелатели пытались предупредить ее, она в ответ только смеялась. Ее уверяли, что она просто забыла свойственное Августу лицемерие и необыкновенную способность скрывать свои настоящие чувства, она преувеличивает свое влияние на него, и это делает ее чересчур беспечной, а ведь ей больше нечего на него рассчитывать, и в любой момент она может получить отставку. А то, что Август засыпал ее нежными письмами, может говорить только о том, что он имеет обыкновение удваивать свою нежность, чтобы нанести удар.
Анна никого и ничего не слушала. В ее поведении было что-то фатальное, с чем невозможно бороться. Она до сих пор повсюду сопровождала короля, не оставляла его ни на одну ночь, ни на один день. А теперь, когда решалась ее судьба, вернее, когда судьба висела на волоске, Анна, казалось, чувствовала себя усталой, пресыщенной и хотела только, чтобы ее оставили в покое.
Она напрасно потеряла очень много драгоценного времени, а когда собралась наконец отправиться в Варшаву, было уже поздно. И в начале июля 1713 года между придворными начали ходить такие письма: «Кажется, с графиней фон Козель покончено, однако еще не ясно окончательно, как с ней быть, так как у нее в руках та самая грамота и она может жить, как ей хочется. Ясно только, что больше никаких дел с ней вести нельзя…»
Теперь сплетни, которые клубились вокруг Анны, были самого низменного свойства. Раньше на нее ополчались за полновластие — теперь ей стали приписывать любовные похождения. Один из врагов Анны, министр Левендаль, уверял, что Анна имела виды на одного своего молодого и красивого придворного, а потому помешала его женитьбе на одной из дочерей Левендаля.
«Я не так уж любвеобильна, — отвечала на это Козель, — и я всегда достаточно осторожна, чтобы иметь при себе свидетелей (во время визитов указанного дворянина).
В конце концов, невозможно запретить мужчинам влюбляться, однако можно проследить за реакцией женщин, а затем прийти к выводу, что они ни в чем не виноваты, так как не давали мужчине поводов для возникновения интриги, тем более для тайного свидания.
Черт бы меня побрал, если бы я не сторонилась мужчин так, как я это делаю. Ведь они созданы только для того, чтобы соблазнять бедных женщин, а я уже достаточно стара, чтобы претендовать на соблазнение ими…»
Она могла оправдываться сколько хотела, ей никто не верил.
Письма от короля прекратились, а новости, окольными путями доходившие из Варшавы, стали совсем уж тревожными. И графиня летом 1713 года в конце концов решилась поехать туда. Хотя она и объявила, что собирается в Гамбург, чтобы купить там дом, ее противники догадались об истинной цели поездки и сумели убедить короля, больше не питавшего к ней никаких чувств, задержать ее. Вдобавок Анна и сама слишком задержалась во Вроцлаве. Там ее и застали посланные королем ей навстречу в сопровождении гвардейцев камер-юнкер Монтаргон и подполковник Де Лаэ и передали ей приказ возвращаться в Дрезден.
Вышел грандиозный скандал. Графиня не хотела подчиняться и позднее от всей души сожалела, что не воспользовалась пистолетом, дабы проложить дорогу в Варшаву. Однако в конце концов она сдалась и в сопровождении своей обезоруженной свиты повернула обратно, в Дрезден. Но и оттуда ей пришлось убираться.
Ее карьера фаворитки была окончена. Король больше не хотел ее видеть, а его новая страсть, мадам Денхоф, нипочем не хотела перебираться в Дрезден до тех пор, пока там будет находиться Козель, так как она опасалась за свою жизнь. К тому же графиня часто угрожала самому королю, если он будет ей неверен.
Анна получила приказ отправиться в Пильниц.
Услышав, какая участь ей угрожает, она пришла в неописуемую ярость, изругала короля на чем свет стоит, начала кричать: «В какой помойной яме он теперь сидит?», намекая на Денхоф, о которой ходили сплетни самого скабрезного свойства. Анна кричала, что, связавшись с такой особой, он потерял всякую честь и репутацию, а потом начинала рыдать, вспоминая, как они с Августом были счастливы в любви, как много он для нее сделал, как клялся ей в вечной верности, как много радости они доставляли друг другу, какую любовь она к нему испытывала и как невероятно жестоко он с ней поступил.
И снова начинала упрекать его в неблагодарности, в лицемерии…
В конце концов к ней явился Флемминг, показал приказ короля и пригрозил насильственной высылкой, если графиня не уедет в Пильниц добровольно.
И вот в один печальный вечер после Рождества Анна покинула Дрезден, и весь двор мог наблюдать за ее отъездом…
Конечно, Анна покорилась только внешне. Она ломала голову, как бы вернуть милость короля, как бы изгнать ненавистную соперницу и отомстить интриганам, которые, она не сомневалась, и восстановили против нее искренне любившего ее Августа.
Чтобы воротить его любовь, Анна испробовала все мыслимые и немыслимые магические средства: приказывала варить приворотные зелья и произносить заклинания, чтобы «наслать напасть» на своих врагов…
Не веря в бесповоротность своего изгнания, Анна писала матери, что король сетует на свою судьбу, так как попал в руки непорядочных людей, которые думают только о своей выгоде, в то время как она, возможно, единственная, кто принимает все это близко к сердцу, потому что любит его больше, чем себя, и никогда в жизни не забудет его…
Через шпионов, засланных в Пильниц, при дворе вскоре узнали о речах графини, доносили, что она готовит заговор против короля.
Слухи о таких разговорах доходили до Анны, и в одном из своих писем к родным она с горечью упоминала, что ее обвиняют в самых немыслимых вещах, что она якобы «самая изощренная ведьма и колдунья», что каждый день она напивается вдрызг, что все, кто к ней приходит, либо ее любовники, либо чародеи, что у нее есть яды, чтобы отравить кого угодно, — короче, ей приписываются все возможные и невозможные пороки.
А между тем король, который был щедр с теми, кого любил, и мелочен до скупости с теми, к кому охладел, предписал своим министрам заставить графиню Козель возвратить переданные ей ранее важные документы, например, жалованную грамоту Августа и две связки писем Авроры Кенигсмарк. Анну также пытались убедить продать ее дрезденский дворец, который ей больше было не под силу содержать.
Однако Анна не думала сдаваться. Она потребовала 200 000 талеров за свои поместья и дома и разрешения жить там, где захочет, а потом предупредила, что обвести вокруг пальца ее не удастся. Анна отлично понимала, что отказом возвратить грамоту подвергает опасности свою жизнь, но была готова скорее умереть, чем расстаться с ней. Если на нее будут слишком сильно давить, ей придется заговорить и многое рассказать о короле. Графиня справедливо полагала, что при дворе предпочтут, чтобы она молчала.
На фоне переговоров с озлобившейся графиней случилась одна очень трогательная история. Август, решив собственноручно уговорить Анну вернуть документ, отправил к ней со своим письмом не одного из придворных советников, которых Анна ненавидела и которые ненавидели ее, а послал к ней высокородного юного полковника фон Тинена.
А молодой человек немедленно влюбился в романтическую отставную фаворитку и принял ее сторону. Теперь он везде и всюду защищал ее и даже, когда полковник фон Ратцау, главный пособник варшавской любовной связи Августа, начал распространять слухи, что Тинен стал любовником Анны, вызвал его на дуэль.