И еще несколько слов о мужчинах вообще и иностранных мужчинах в частности. Эти последние, и граф де Сегюр, французский посланник, прежде всего, открыто радовались отставке Ермолова: «Г-н Ермолов почтил мою нацию, а меня лично в особенности, своей положительной ненавистью, позволяя себе самые неприличные выражения каждый раз, как речь заходила о Франции. Со мной поступал прямо дерзко и не упускал случая восстановить императрицу, возбуждая ее старинное предубеждение против нас. Хотя он был слишком бездарен, чтобы иметь прочное влияние, но он действовал заодно с влиятельной партией, начинавшей бесконечно надоедать мне».
Но забудем о Ермолове, о котором даже Екатерина забыла, кажется, в тот же день, как опустела его кровать за зеркалом, кое отделяло сию кровать от ложа императрицы и могло быть поднято в любую минуту нажатием кнопки.
Сие «свято место» некоторое время побыло-таки пусто, но вот на него улегся новый ставленник Потемкина по имени Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов. Тот самый молодой человек, которому в полной мере суждено было узнать, что же это такое – великая ревность великой женщины.
Откуда же он взялся? Да вот, пришел как-то запросто в покои императрицы и принес картиночку от светлейшего князя – якобы в подарок государыне. Екатерина посмотрела на него, потом на картиночку, потом велела отнести ее назад Потемкину и присовокупить к сему на словах: «Рисунок хорош, но краски неважные!»
Намек был вполне понят: после некоторой (краткой, но изрядной) дрессировки Дмитриев-Мамонов появился снова. В июле 1786 года в дневнике секретаря Екатерины II Александра Васильевича Храповицкого появилась запись: «Введен был ввечеру А. М. М. на поклон».
«Введенному на поклон» было двадцать восемь лет. Семейство его принадлежало к старейшей русской аристократии, вело свой род от потомков Рюрика князей Смоленских. Со временем древняя фамилия захудала и утратила княжеский титул. Отец Александра жил вдали от двора в Москве и дослужился до действительного тайного советника. Александр воспитывался дома, затем жил у своего дяди барона Строганова «на его коште» (то есть на иждивении). Мамонов владел итальянским и французским языками, по-французски и по-русски говорил и писал, как немногие в те времена, и недурно рисовал. Ему повезло попасть в адъютанты к светлейшему князю, с которым он находился в дальнем родстве. Кроме того, Потемкин, который, уточним это сразу, отродясь не был содомитом, со временем сделался тончайшим ценителем мужской красоты – поневоле, из-за прихотливого нрава своей венценосной подруги. И прежде всего именно поэтому он обратил внимание на молодого родственника.
Александр и впрямь был хорош собой. «Очень правильные черты, превосходные черные глаза с таким очертанием бровей, каких почти и не видано; рост выше среднего, благородный вид, легкая походка…» – так опишет его в скором времени Екатерина в письме тому же Гримму. Упомянутый Масон, правда, полагал, что торс его идеален и совершенно хорош, но молодой человек «дурно сложен в нижней части фигуры», однако судя по всему, именно с нижней-то частью все обстояло как нельзя лучше, и вскоре новый фаворит вступил в должность, о чем Сегюр доложил своему правительству: «Екатерина II назначила нового флигель-адъютанта Мамонова, человека отличного по уму и по наружности…»
Чрезвычайно довольный новым положением, он первым делом отблагодарил своего покровителя Потемкина, сделав ему дорогой и весьма многозначительный подарок – золотой чайник с надписью на французском языке: «Plus unis par le cоеur que par le sang». Обычно эта фраза переводится так: «Более соединены по сердцу, чем по крови» – и рассматривается как знак прощания с патроном, службу у которого оставлял Александр, и благодарность за протекцию, ведущую к такому головокружительному возвышению, и своеобразная клятва верности. Что и говорить: интересам Потемкина Дмитриев-Мамонов служил искренне и ревностно, отваживаясь даже на серьезные ссоры с его противником Алексеем Орловым. «Сашенька тебе кланяется и тебя любит, как душу, и часто весьма про тебя говорит», – писала Екатерина «светлейшему». Михаил Гарновский, доверенное лицо Потемкина и управитель его делами в Петербурге, постоянно держал князя в курсе придворных событий, отмечал: «Преданность Александра Матвеевича к его светлости можно смело назвать примерною в свете». И уверял: «Все делается по желанию его светлости».
Однако вернемся к чайнику и многозначительной надписи на нем. Во французском арго и во французской эротической литературе (скажем, у популярных в то время равно как во Франции, так и в России Де Буффлера, Вольтера и Шарля Бови) слово «сердце» (le cоеur), имело значение женского полового органа. В таком случае, надпись приобретает весьма галантный оттенок – получается, патрон и его протеже породнились через лоно государыни!
Вообще, отвлекаясь несколько от темы, можно сказать, что этот самый le cоеur (во французском языке, кстати, слово «сердце» мужского рода, что очень забавно!) Екатерины не раз становился предметом самых что ни на есть гривуазных стишков и карикатур. Вот содержание одной из них в передаче уже известного злопыхателя Масона: «Я видел весьма забавный рисунок. Екатерина Великая, стоя одной ногой в Варшаве, а другой в Константинополе, накрыла всех государей Европы своими широкими юбками, словно шатром. А они, подняв глаза и разинув рты, дивятся лучистой звезде, которая образует центр. Каждый из них произносит слова соответственно положению и чувствам. Папа римский восклицает: «Иисусе! Какая бездна погибели!» Король польский: «Это я, я содействовал ее увеличению!»[15] и проч.».
Но вернемся к разговору о новом фаворите великой государыни – Александре Дмитриеве-Мамонове.
Екатерина вполне поддалась обаянию его красоты и изящества! За щегольство его прозвали Красным кафтаном, и отныне сие имя постоянно мелькает в письмах императрицы Гримму: «Красный кафтан одевает существо, имеющее прекрасное сердце и очень искреннюю душу. Ум за четверых, веселость неистощимая, много оригинальности в понимании вещей и передаче их, прекрасное воспитание, масса знаний, способных придать блеск уму. Мы скрываем, как преступление, наклонность к поэзии; музыку любим страстно. Все понимаем необыкновенно легко. Чего только мы не знаем наизусть! Мы декламируем, болтаем тоном лучшего общества; изысканно вежливы; пишем по-русски и по-французски, как редко кто, столько же по стилю, сколько по красоте письма. Наша внешность вполне соответствует нашим внутренним качествам: у нас чудесные черные глаза с бровями, очерченными на редкость четко, рост выше среднего, вид благородный; походка свободная; одним словом, мы так же надежны в душе, как ловки, сильны и блестящи с внешней стороны. Я уверена, что, встретьтесь вы с этим Красным кафтаном, вы бы осведомились о его имени, если бы сразу не угадали, кто он».
Екатерина поручала своему фавориту обязанности секретаря и немало веселилась над той властью, которую забрал над ней этот молодой человек: «Я диктовала совсем другое, не пожелал этого написать!»…
Вот что такое – та самая нестареющая, невянущая женская душа? Наверное, прежде всего, она способна питаться иллюзиями, не видеть удручающей реальности. Реальность же состояла в том, что Дмитриев-Мамонов был комедиантом высшей пробы. Да и спасибо ему за это! Екатерина была счастлива действительной или тщательно разыгранной сценой ревности, которую он закатил ей перед встречей со Станиславом Понятовским! Описывая ту сцену Григорию Потемкину, она потом нарочно преувеличила скуку, испытанную в разговоре с польским королем, и присовокупила: «Саша – человек неоценимый!» И снова благодарила светлейшего за такой подарок…
Ланжерон, еще один пристрастный француз, служивший в российской армии и оставивший «беспристрастные» заметки о России, писал о фаворитах императрицы: «Некоторые умели облагородить свое унизительное положение: Потемкин – сделавшись чуть ли не императором, Завадовский – пользой, которую он приносил в администрации, Мамонов – испытываемым и нескрываемым стыдом».
15
Намек на то, что Станислав-Август Понятовский был одним из любовников молодой Екатерины. (Прим. автора.)