Разумеется, сватовство расстроилось. Вскоре Мария Стюарт была казнена за происки против английской короны, и Роберт обиделся не в шутку. Да что он, мальчик, что ли, чтобы им играли две королевы? Отчасти для того, чтобы восстановить попранное самоуважение, отчасти чтобы показать Елизавете, что ее власть над ним кончилась, Лестер повел под венец свою давнюю любовницу – леди Летицию Ноллис, графиню Эссекс, рыжую красавицу, дальнюю родственницу королевы, немного похожую на нее внешне. Может быть, именно поэтому она так влекла Роберта?
И тут внезапно Елизавета обрушила на Лестера бурные потоки своей любви…
Он спохватился. А если Елизавета узнает о его браке с Летицией? Зачем он так поспешил?!
Летиция тоже встревожилась. Повторялась история с Эми Робсарт… А что, если Роберт захочет избавиться от нее?!
Неизвестно, конечно, что еще сделал бы Робин под властью своих честолюбивых стремлений, но добрые люди донесли Елизавете о его женитьбе. Гнев королевы оказался ужасен. Летицию сослали в ее имение, а Роберта… Роберта, после нескольких пощечин и припадка притворной болезни, вернули на его место при дворе: к ногам королевы.
Эти двое были созданы друг для друга. Эти двое были необыкновенно привязаны друг к другу. И хоть Елизавета терзала Лестера как могла, пробуждая в его сердце ревность к своим новым фаворитам – графу Оксфордскому Эдуарду де Виру и адвокату Кристоферу Хэттону, которого Елизавета ласково называла «барашком», а потом к сэру Уолтеру Райли, который завоевал ее внимание немыслимо романтическим способом – швырнув в грязь под ноги королеве свой роскошный плащ, все же Роберт оставался средоточием ее вечной, пусть мстительной, пусть такой странной и порою страшной любви.
Он же думал о власти. Он по-прежнему мечтал о власти. И внезапно предпринял два шага, один из которых оказался необычайно дальновидным, а другой – увы, совершенно провальным.
В 1587 году граф Лестер определил на придворную службу своего приемного сына – Роберта Деверо, графа Эссекса, сына Летиции. Молодому человеку было девятнадцать лет, и он отчаянно напоминал Елизавете того Роберта, которого она когда-то до безумия любила. А Лестер…
Еще в 1585 году Англия вступила в войну, разгоревшуюся в связи с событиями в Нидерландах. Командовать английскими войсками было поручено Лестеру. Однако, одержав ряд побед, граф опрометчиво принял предложение голландцев стать их верховным правителем. Власть! Его ждала власть, которую он мог бы получить без помощи королевы! Помимо ее каприза!
Однако Англии такое положение грозило вовлечением в затяжной и губительный конфликт с Испанией, и Елизавета воспротивилась этому всей душой. Лестер смягчил гнев своей госпожи испытанным способом – симулировал болезнь…
Впрочем, война с Испанией все же вспыхнула. Но ее спровоцировало не столько самовольство Лестера, сколько грабительские рейды пирата Фрэнсиса Дрейка и страстное желание Елизаветы добиться для Англии права владеть морями. Ну что же, Непобедимая армада, испанская флотилия, была уничтожена так же решительно и бесповоротно, как в свое время – Мария Стюарт… По случаю победы над испанцами королева велела отчеканить медаль с латинской надписью «Adflavit Deus et dissipati sunt» («Дунул Бог – и они рассеялись»).
Лестер в то время находился в Тилбери. Его донимала лихорадка. И вот однажды он написал Елизавете письмо, в котором интересовался ее здоровьем – «самым для него дорогим». А наутро слуга нашел его мертвым. И вскоре лорд Сесил принес весть о его смерти Елизавете…
Это случилось 4 сентября 1588 года.
Уже после смерти Елизаветы в королевском ларце было обнаружено то предсмертное послание, на котором ее рукой было выведено «Его последнее письмо».
Теперь они были недосягаемы друг для друга – Елизавета и Роберт. И даже власть… власть над ее сердцем ушла от него к тому человеку, которого он сам же – вот ирония судьбы! – привел во дворец. Роберт Деверо, граф Эссекс, стал последней любовью Елизаветы.
Говорят, последняя любовь сравнима с первой. Любовь к королеве, любовь к власти перешла от одного Роберта к другому, словно по наследству. Но им обоим не принесла счастья. Оба они погибли из-за этой любви: один в походном шатре, другой в Лондоне, на эшафоте, – но погибли. Любовь к Роберту Лестеру озаряла всю жизнь Елизаветы. Любовь к Роберту Эссексу ускорила ее смерть.
Коль любить – так королеву? Но что несет это королеве, вот в чем вопрос…
Сестра брату своему
(Софья Алексеевна, Россия)
Бывавшие при русском дворе и видевшие царевну Софью иноземцы косоротились: толста – поперек себя шире, неуклюжа, шея-де не длинна… Но так ведь только гусыне нужна длинная шея, а у девицы она должна быть бела, и нежна, и гладка, и полна. Именно такой шеей, белой и душистой, обладала Софья. У них, у иноземцев, все в башке перекорежено, глаза наперекосяк поставлены, мозги набекрень. Что и говорить – ребра у Софьи на чужестранный манер не торчали, она со всех сторон была гладка и округла, словно… словно зимородок, разноцветный, сероглазый зимородок, который сидит на веточке и вертит головой, дивясь чудесам Божьего мира. Птичку всегда хочется взять в ладони и осторожно подышать на его теплую головушку, словно на голову ребенка.
Так думал монах Сильвестр Медведев, звездочтец при дворе царя Алексея Михайловича, потом – Федора Алексеевича. Он жалел царевну, хоть на чужой слух это и звучало небось чудно€ и дико: да кто ж ты таков, чтоб жалеть царскую дочку?! А вот было-таки за что, не сомневался Сильвестр.
Ой, нет, невеселая участь – родиться русской царевной, обреченной волею рока на медленное, унылое умирание в тоске теремной! Сильвестр слышал, будто царевны иноземные, зовомые королевнами, как-то умудряются свою судьбу устраивать. То есть, конечно, отцы их, короли, заботятся, чтоб дочки не отцветали пустоцветами. Но им, чужестранцам, проще, размышлял Сильвестр. Ведь молодые королевичи в тех краях все как на подбор латинской веры, то есть религия не стоит преградою на пути бракосочетаний между правителями разноплеменных и разноязыких государств. Французская королевна, к примеру, вполне может выйти за англичанина, или немца, или вовсе за испанца какого-нибудь – и ничем не погрешит супротив веры своих отцов и их латинского Бога. А у нас, в России? Свята вера православная, да вот какая беда: мало стран, где ее исповедуют. Россия окружена сонмищем земель латинских либо лютерских, а правила государей суровы: нипочем не должна русская девица веру свою менять ради замужества с иноземцем! Именно для них, чужестранных царевичей и королевичей, переход в православие ставился всенепременным условием.
Сильвестру это казалось порядочной дичью и несправедливостью. Ведь как раз дело жены – переходить в мужнину веру, а не наоборот. Сказано же святыми словами Божьими: остави отца и мать своих и дом свой и прилепися к мужу своему! Сильвестр был сведущ в науке, называемой гиштория, а потому знал и о Елене Ивановне, дочери великого князя Ивана III, выданной за литовского короля Александра и снискавшей несчастье себе и своему мужу единственно из-за требований отца ни в коем случае не менять веру; знал он и о Ксении Годуновой, страдалице не столь уж давних времен, в женихи коей доставались лишь какие-то распущенные либо хилые отростки иноземных древ, ибо лишь они согласны были на переход в православие.
Да зачем заглядывать ради примеров в дальние времена? Все во дворце знали печальную историю царевны Ирины, сестры покойного Алексея Михайловича и тетушки нынешней правительницы Софьи. Михаил Федорович, отец ее, ради усиления связей России с иным миром, решил выдать дочь замуж за иностранного царевича. В это время в России оказался Вальдемар, сын датского короля Христиана IV и его морганатической супруги графини Монк. Он понравился царю, и скоро в Данию отправились послы с предложением женить Вальдемара на Ирине. Михаил Федорович обещал дать ему свободу выбора веры, но обещание оказалось лишь приманкой. Стоило королевичу со свитой водвориться в Кремле, как патриарх Иосиф приступил к нему с требованиями перейти в православие. Вальдемар противился всеми силами, несмотря на расписываемые ему достоинства и прелести царевны Ирины. Он готов был расторгнуть соглашение и вернуться домой – его не отпускали. Только внезапная смерть Михаила Федоровича спасла его… и лишила Ирину возможности выйти замуж. Так она по сю пору и пребывает старой девой, затворницей в своем тереме (сестры Алексея Михайловича вели себя куда более строго, чем его дочери!).