Итак, если посоветоваться с историей, если принять, что слова Тарда могут быть обобщены и приложены ко всем людям, — военачальникам, мыслителям, артистам, — управлявшим и управляющим массой, то можем ли мы сказать, что большинство само по себе произвольно подняло этих людей на пьедестал славы? Это, пожалуй, и скажут; но истина будет заключаться в том, что эти люди сами указали на себя большинству, которое бессознательно последовало за ними, подобно тому как загипнотизированный следует за своим усыпителем.
Оставляя в стороне эти примеры, представляющие только несколько исключений, мы можем себя спросить, не происходит ли то, что бывает с гениями, более или менее и со всеми людьми, превосходящими в чём-либо других? На каком основании закон внушения теряет здесь все своё могущество?
Легко понять, что нет никакой причины оправдывать это исключение, так как известно, на основании ежедневных фактов, что внушение сохраняет бесспорное могущество во всех формах человеческой деятельности.
Средневековый режим, допускавший, чтобы тот, у кого была более сильная рука и более смелое сердце, строил своё «соколиное гнездо» на вершине горы, тогда как более смирные собирались в покинутых им хижинах, но подчинялись его власти, — существует и теперь, хотя обычаи уже и не те. В наше время тот, у кого более ума, смелости, знания жизни, кто в состоянии внушить другим более доверия, подымается над всеми и увлекает за собою толпу помимо её сознания.
В религии, в науке, в политике, в торговых делах, в каких угодно проявлениях человеческого духа, везде вы видите, что вокруг немногих или даже одного лица образуется целая группа индивидов. Они образуют церковь, школу, класс, партию и сражаются, подобно солдатам, находясь под влиянием (suggestion) начальника, лучше других олицетворяющего известное чувство, известное благо, известную идею.
Таким образом, когда касаясь какого-нибудь вопроса, говорят: большинство — такого-то мнения, то этим указывают на явление, которое должно быть, собственно говоря, выражено следующим образом: мнение X. внушено большинству. Это значит, что мнение данного лица (сегодня это — оратор, завтра — журналист и т. д.), имеет в себе столько силы, что обратило на себя внимание толпы гораздо больше, чем какое-нибудь другое мнение.
"Иметь только внушённые идеи и считать их самопроизвольными — вот, — говорит Тард, — иллюзия, свойственная сомнамбулисту и человеку, рассматриваемому, как социальная единица".
Возвращаясь теперь к вопросу, заданному себе нами выше, мы можем ответить нашим оппонентам, что они ошибаются, думая, будто деспотизм большинства является триумфом пошлости; что неверно, будто мир управляется менее интеллигентными, находящимися в большом числе, но что, наоборот, те, которые находятся в очень малом числе, т. е. самые интеллигентные, и увлекают за собою общество, внушая ему своё желание.
Верховное право большинства кажется поверхностному наблюдателю триумфом численности, между тем как в сущности оно — бессознательное подчинение посредственностей людям с высшим развитием. Вот что между прочим говорит Милль: "управление посредственностей может быть только посредственным управлением. Ни одно государство, управляемое демократией или многочисленной аристократией, не могло никогда подняться выше посредственности ни в своём политическом поведении, ни в своих мнениях и обычаях; противоположное могло быть только там, где народ-правитель позволял одному или нескольким, одарённым большим талантом и более образованным, чем масса, людям руководить собою, подавать совет ". Если понимать эти слова буквально, то можно сказать, что то, что Милль считает исключением, есть правило, так как народ всегда позволяет руководить собой высокоталантливым и более, чем масса, образованным людям. Если объяснять эти слова, принимая во внимание того, кто их писал, то придётся согласиться с Миллем, так как по необходимости нужно допустить, что раз тот, кто руководит толпой — человек гениальный, то жизнь такого народа более сильна, чем она была бы, если бы ею управлял человек с обыкновенными способностями.
Я предвижу здесь одно вполне естественное возражение.
Неверно, скажет кто-нибудь, будто большинство преклоняется тотчас же перед великими людьми, идёт ли речь о политике, искусстве или науке. Талантливые люди почти всегда остаются изолированными во время своей жизни, так как им приходится бороться против общественного мизонеизма (страха перед новшествами).
Это совершенно верно. Но какое же всё это имеет значение?
Означает ли это, что в мире одерживают верх только посредственные идеи, и именно потому, что большинство, т. е. те, которые по-видимому управляют, представляют из себя посредственность? Перед нами история всего мира, могущая доказать нам, что одни только полезные идеи были приняты и увековечены большинством. Не вы ли сами допускаете, что идеи, составляющие сегодня исключительное достояние нескольких мыслителей, завтра будут приняты многими, а позже — сделаются достоянием всех? Не вы ли сами допускаете, что если идея, вышедшая из головы какого-нибудь человека, не овладевает головами всех, то это значит, что она, лишь только родилась, была уже достойна смерти?
Не станем же превращать общего принципа в простой вопрос о времени. Существует непосредственно действующее внушение, свойственное преимущественно чувствованиям, и внушение, действующее не непосредственно, свойственное преимущественно идеям. Явление не изменяется во втором случае оттого только, что происходит медленнее.
Посмотрев на мир с более широкой точки зрения, мы увидим, что мнение массы, образуется ли оно быстро, или в продолжение долгого времени, всегда берёт своё начало от мнения одного человека или немногих лиц. Мы увидим, что внушение распространяется или с быстротой молнии, или же медленно и правильно, и тогда придётся согласиться, что желание большинства никогда не равно сумме желаний составляющих его лиц (что дало бы посредственный результат), но скорее является отражением или, так сказать, бессознательным воспроизведением желания одного лица.
Если бы кто-нибудь стал упрекать большинство в медленности, с которой подчас происходит в нём явление внушения, то он, по моему мнению, не понял бы благодетельности закона, давшего большинству, предпочтительно перед меньшинством, право заставить своё мнение восторжествовать.
Если стать на точку зрения аристократов, и если бы какое-нибудь государство управлялось деспотически несколькими великими людьми, то конечно случилось бы, что много полезных реформ было введено раньше, чем большинство дало бы на то своё согласие.
Меньшинство производило бы реформы, когда они ещё не созрели; но ничто не может принести более вреда, чем опрометчивость в такого рода вещах. Если бы, вместо этого, мы позволили известной идее пробивать себе дорогу вполне свободно и получить право гражданства только тогда, когда её влияние (suggestion) на толпу стало совершившимся фактом, то можно быть уверенным, что идея эта будет осуществлена только в том случае, если она окажется своевременной.
Итак, деспотизм большинства, рассматриваемый с точки зрения коллективной психологии, не представляет из себя, как говорят некоторые поверхностные наблюдатели, царства вульгарности. Теперь уже более не доказывают, как хотели иные, на основании принципа — чересчур арифметического для того, чтобы быть безусловно верным в социологии — что численность это — все.
Так как мнение большинства есть в сущности мнение великих людей, медленно проникшее в массу, то деспотизм большинства обращается в деспотизм гениальных идей, когда последние уже созрели и когда приложение их стало своевременным.