"И что этот ваш Виталий?" Татка елозила, кажется, не решаясь продолжить: "Когда он вошел, я стояла рядом, но он меня не видел, а Нина Алексеевна спросила, какую Таню, Агарышеву? Помнишь, такая маленькая с двумя хвостиками? А Виталий сказал, нет, не Агарышеву, другую, не нашу... Но Нина Алексеевна сразу поняла и громко сказала: Таня Арго, тебя спрашивает папа, выйди на минутку и возвращайся - начинаем с польского. - Татка вздохнула. - Ну вот, я вышла, но, послушай, почему он так сказал?" - "Не знаю, - Маша дернула лопаткой и отвела глаза, - может, ты плохо расслышала?" - "Нет, - Татка возразила грустно, - я расслышала хорошо. А если... - она оглянулась на дверь, - только ты не сердись, может, это потому, что я - еврейка?" Жаркая волна, хлынувшая под лопатку, облила спину до поясницы, и, дернув лопаточной костью, Маша произнесла ясно и раздельно: "Не болтай глупостей! Чтобы я никогда..." - "Нет, конечно, - торопливо и испуганно Татка шла на попятный, - я и сама знаю, так не может, везде, и в школе... Но знаешь, - она опустила голову, - мне кажется, так бывает..." Опасаясь нового отпора, Татка втянула голову в плечи.
"Вот что, - справившись с горячей болью, Маша подогнула под себя здоровую ногу и приблизилась к уху сестры: - Ты уже большая, я скажу тебе правду, но ты должна поклясться..." - "Ой, конечно, чем хочешь, могу... - Татка завертела головой в поисках достойного предмета. - Папиным здоровьем, нет, а вдруг разболтаю? Давай, лучше я - своим здоровьем..." - "Клянись моим", - Маша предложила решительно.
"То, о чем ты говоришь, иногда, действительно, бывает, но я знаю верный способ. Ты не должна бояться, потому что, если это начнется, я знаю, как спастись". Татка смотрела доверчиво и восхищенно: "А этот способ, он очень... надежный?" - "Очень", - Маша подтвердила мрачно. "А папа этот способ знает?" - Татка улыбнулась виновато, как будто, упомянув об отце, подвергала сомнению Машины уверенные слова. "Нет, папа не знает, никто не знает. Только я. Ты тоже узнаешь, когда придет время". - "А ты откуда узнала?" - Татка прошептала едва слышно. Маша молчала, и сестра не решилась переспросить.
Как бы то ни было, но Машина уверенность подействовала мгновенно. Сбегав за кипятком, потому что чай в кружке успел остыть, Татка принялась болтать о классных делах, но Маша слушала невнимательно. Усталость долгого дня наваливалась тяжким бессилием, и, не дослушав, она сказала: "Давай завтра". Ничуть не обидевшись, Татка подхватила поднос и пустую чашку и, по-балетному ступая на цыпочках, убежала в родительскую комнату, откуда послышались веселые голоса. Папин смех мешался с Таткиным, но, отвернувшись к стене, Маша стыла в тоске и страхе. Дрожь поднималась вверх от ушибленной лодыжки и, обходя сердце, ударяла в виски. Над висками, под лобной костью, билась странная мысль о том, что сегодняшний разговор похож на какой-то фильм, военный, про фашистскую оккупацию: две девочки скрываются в чужом подвале, и старшая, понимая, что немцы вот-вот придут, утешает младшую. Она знает, что обе они - и старшая, и младшая - скоро погибнут, может быть, завтра, потому что в этом кино обязательно найдется тот, кто выдаст их полицаям.
Валя забежала на следующий день. Смущенно порывшись в сумке, она вынула желтый лимон и пачку вафель: "Это тебе. Быстрее поправляйся". Маша улыбнулась: "Зря ты, нашла больную! Так, глупость, поскользнулась на ровном месте". - "Хочешь, я могу помочь, в магазин или по хозяйству". - Валя огляделась расторопно. "Вот еще! - Маша отмела предложение. - Мама сходит или Татка, принцесса". - "Везучая ты. - Валя присела на край кровати, аккуратно отогнув уголок простыни. - Живешь в семье, сестренка, брат еще..." - она произнесла и смолкла. "Кстати, - Маша прервала молчание, - а как ты узнала, что я..." - она кивнула на беспомощную ногу. "Догадалась, - Валя отвечала поспешно: - Ты же не пришла, вот я и... Нет, правда, хорошо, когда в семье", - Валя неловко меняла тему. С какой-то неприязнью, поднявшейся из глубины, Маша подумала о том, что никто не заставлял ее приезжать из Ульяновска - жила бы со своей мамой на малой родине Ильича. "Твоя мама... Она не боится, что ты здесь одна?" - Маша спросила, опустив глаза. Кончиком пальца Валя расправила складку простыни: "Чего же бояться? Не в Америке... Везде люди. Скучает, конечно, это - да". - "В Америке, значит, нелюди?" Валя глядела растерянно: "Люди, конечно, но, не знаю... чужие". - "Тебя послушать, здесь - как один - свои. То-то свои тебя затуркали, сидела, как сыч!"
Растерянная улыбка сползала с Валиных губ. Губы стали сухими и жесткими, как будто слова, сказанные Машей-Марией, хлестнули порывом ветра. Она поднялась и взялась за сумку: "Пойду я... Ой, совсем забыла! Декан заходил, на историю, спрашивал тебя". - "Зачем?" - Маша вскинулась: эта дура забыла самое главное. Прижимая сумку к груди, Валя отвечала, что знать не знает, просто зашел, а Галка сказала, что тебя нет, наверное, заболела, а он говорит, как появится, передайте, чтобы срочно зашла ко мне.
"Постой", - с трудом приподняв распухшую ногу, Маша сползала с постели. Словно почуяв недоброе, Валя отложила сумку. "Чего ты? Ну, спросил и спросил, мало ли..." Согнув ногу в колене, Маша распускала восьмерку. Нога, освобожденная от повязки, была вспухшей и примятой. След эластичного бинта выделялся на белой коже: переплеты ткани впечатались глубоко. Осторожно касаясь пальцами, Маша разминала, сгоняя болезненный след. "Йодом надо, сеточку, очень хорошо рассасывает", - Валя подсказывала сочувственно. "Тащи, йод в холодильнике, на боковой полке". - Маша подумала: народные средства.
Валя действовала ловко. Разложив поверх простыни лист бумаги, она установила больную ногу и, коротко и быстро опрокидывая бутылочку, принялась наносить штрихи. Красноватые полосы ложились косыми клетками вниз - до самых пальцев. "Странно, - Маша наблюдала за быстрыми руками, - почему все не намазать йодным слоем?" - "Не знаю, может быть, чтобы кожу не выжгло, а так вроде дышит". - Валя любовалась готовой работой. "Именно что - вроде...- Маша усмехнулась. - Вообще-то, можно что угодно: буквы писать, а еще лучше - цифры". - "Какие цифры? Шпаргалки?" - Валя закручивала йодную пробку. "Зачем шпаргалки, можно и номера, как в концлагере". Верткая пробка вырвалась из пальцев. "Вот растяпа!" - ругнув себя, Валя нырнула под кровать.
Рука, шарившая в темноте, никак не нащупывала. "Да нет, - Маша шевельнула здоровой ногой, - кажется, под тумбочку, туда, в угол". Выбравшись из-под кровати, Валя полезла в угол: "Ой, ножки смешные, похожи на лапы!" - Она настигла вертлявую пробку. "Лапы?" - Маша свесилась с кровати. "Там, у стенки, не видела?" Не сводя глаз с тумбочки, Маша неловко слезала вниз. "Что ты, зачем, разве можно?" Встав на одно колено, Маша ощупала ближние ножки, деревянные, темные от времени. Больная нога не пускала дальше.
Отступив, Валя глядела, как, морщась и подворачивая негнущуюся ногу, Маша-Мария распластывается на полу. Вытянув руки, как щупальца, она нырнула вглубь, дотягиваясь до самой стенки. Валя, замершая у притолоки, не могла видеть пальцев, шевелившихся под самым днищем. Она видела лицо, неловко вывернутое набок: Машина щека упиралась в деревянный край, покрытый вышитой салфеткой. Слежалые кисти свешивались ниже края, закрывая тумбочку почти на треть.
"Черт!" - Маша-Мария села. Словно не замечая Валю, ошарашенно следившую за нею, она торопливо снимала все, что стояло поверх салфетки: хрустальную пепельницу, похожую на половинку раковины, деревянную лаковую шкатулку, украшенную пестрым орнаментом, высокую стеклянную вазу темно-синего цвета. Сняв и расставив по полу, Маша-Мария рывком стянула салфетку и принялась ощупывать ее кончиками пальцев - с изнанки. Ощупав и отбросив, она внимательно осмотрела тумбочку, как будто надеясь найти спрятанный клад, и вдруг, решительно обернувшись к Вале, бросила: "Помогай". Валя ухватила тумбочку за дальний край.