Родители, от ежедневной опеки которых, обретя собственное жилье, Иосиф давно освободился, не раз заводили разговоры о том, что на их горизонте мелькает порядочная и интеллигентная девушка из хорошей семьи, которая мечтает с ним познакомиться, и Иосиф явственно представлял себе унылое темноволосое существо со впалой грудью, обладавшее одним, но несомненным достоинством: в глазах родителей этим достоинством была кровь.
Прежде чем спуститься под землю, он прошел весь Невский, беспрестанно разговаривая с той, которая еще совсем недавно составляла смысл и радость его жизни. Они познакомились в августе и первое время встречались почти ежедневно, однако к декабрю встречи стали все более короткими, пока не свелись к еженедельным свиданиям, между которыми Ольга не давала о себе знать: не звонила и не отвечала на телефонные звонки. Вчера, неожиданно объявившись, она сообщила, что выходит замуж, потому что полюбила с первого взгляда, который остановился на другом. Ее глаза лучились предвкушением счастья, и сердце Иосифа, истекавшее кровью, понимало, что сделать ничего нельзя, потому что все случившееся - закономерно.
Собственно, с Марком Эмдиным, Ольгиным новым избранником, Иосиф познакомил ее сам. Марик объявился неожиданно, позвонил в институт, договорились встретиться. Через неделю позвал к себе, потом заскочил сам. Иосиф принимал компанию - пришли институтские, с работы. Речь, как повелось последнее время, зашла об отъезде. Тема будила страсти, однако споры выходили умозрительными: все как один участники дискуссий были связаны секретностью. В этом отношении свободный Марик стоял особняком.
Включившись, он подлил масла. Рассуждая об отъезде как о деле если не близкого, то, во всяком случае, чаемого будущего, Марик с легкостью побивал аргументы, казавшиеся весомыми. Так и не придя к согласию, компания разошлась за полночь, и Иосиф, еще не остывший от спора, не придал значения вопросам, заданным Ольгой. Она заинтересовалась его другом, но, в отличие от их дискуссий, ее интерес не был умозрительным. Перспективы, нарисовавшиеся в Ольгином воображении, превращали невзрачного Марика в завидного жениха. Дальнейшие события развивались быстро, и теперь Иосиф шел, не разбирая дороги, пока его не окликнул девичий голос. Обернувшись, он увидел смутно знакомое лицо.
Девушка, стоявшая перед ним, улыбалась бледными губами. В этой улыбке не было ничего влекущего, того, что могло бы спасти Иосифа от сердечной боли. Она напомнила о давней встрече в доме его родственников, и, всплывая из мучительных глубин, Иосиф соединил ее лицо с рассказом сестры о подруге, назвавшей историю плацем, по которому ходит эсэсовец, вооруженный тростью. Соединив, он улыбнулся бесполо, еще не догадываясь о том, что жизнь, прерванная Ольгиным вероломством, срастается заново.
"Простите меня, теперь вспоминаю, - наконец он улыбнулся осмысленно, - вы - подруга моей сестры, а значит, в каком-то смысле, и моя", - в первый раз за много отчаянных часов он обращался к живому человеку. Губы, привыкшие к бормотанию, произносили первое попавшееся. "Ваша?" - девушка вспыхнула и покраснела. Ее смущения Иосиф не заметил - он думал о том, что хочет есть. Желудок сводило жестокой судорогой, и, оглянувшись, Иосиф обежал глазами вывески. В окрестностях "Чернышевской" не было ничего, похожего на кафе. "Здесь мое общежитие, неподалеку, там", - девушка махнула рукой, и, прислушавшись к чувству голода, Иосиф кивнул и предложил себя в провожатые. Будь она женщиной, от близости которой зажигались Иосифовы глаза, он принялся бы болтать несусветную чушь, объясняя свою настойчивость вечерней галантностью, но старенький воротник, окружавший слабую шейку, не развязывал его языка: "Штука в том, что я ужасно замерз. Предлагаю зайти в гастроном, купить отдельной колбасы и съесть ее вдвоем. Да, чуть не забыл - масла и булки!" Иосиф улыбался, теперь уже легче, потому что девушка слушала тихо и доверчиво. В угловом гастрономе он поставил ее в очередь, а сам отправился к кассе - выбивать. Забыв о новой спутнице, он заговаривал чувство голода, мысленно торопя тетку-кассиршу, и лишь получив на руки чек, обернулся. Старенький воротничок уже приблизился к прилавку, и, оглядев, Иосиф вдруг подумал о том, что сейчас они пойдут в общежитие. Пахнуло давно забытыми временами, и память студенческих лет вернула в прошлое, в котором не было никаких закономерностей - ни служебных, ни любовных. Там они мечтали о секретности, и Марик был Мариком, не хватавшим с неба звезд. К девушке он подходил исполненный неожиданной радости и, протягивая бумажную ленточку, думал о том, что в его студенческие времена встречались воротнички и постарше, снятые с выношенных материнских пальто.
"Вам не холодно?" - Они вышли на улицу, и, боясь растерять студенческую радость, Иосиф коснулся ее рукава. "Нет, что вы, пальто теплое, - девушка отвечала с готовностью, и он вспомнил ее имя: - Мама купила, когда я пошла в техникум, а воротник сняла со своего, чтобы - теплее". - "Правильно", - он кивнул, радуясь собственной догадливости.
Тетка-комендантша высунулась из комнаты, но Валин провожатый выглядел прилично и солидно.
Комната, в которую они вошли, поразила Иосифа. Общежитие, оставшееся в памяти, было совершенно другим, и, пытаясь уловить разницу, Иосиф оглядывал стены и голый стол, покрытый клеенкой. Вспоминались кровати, поставленные в больничном порядке, узкие тумбочки, приткнутые в изголовья, заваленные вечными конспектами и учебниками. "А где же все?" - он спросил и понял разницу: в общежитии его студенческих лет не было перегородок. Жизнь пятнадцатилетней давности текла на виду в общем, не изрезанном пространстве, словно все, населявшие комнату, были семьей, получившей общий ордер. Нынешняя семья, в которой жила подружка сестры, распалась безнадежно.
"На каникулах, - Валя откликнулась, приглашая, - это я вернулась пораньше", - скинув пальто, она подошла к столу и стеснительно оглянулась на кулек с продуктами: ей, приехавшей издалека, ленинградские магазины и теперь казались богатыми. "Ставьте чайник!" - Иосиф выкладывал свертки. Запахло колбасой, и Валя закружилась вокруг стола, накрывая. Расставляя чашки и раскладывая угощение по мелким тарелочкам, она вела себя так, как приучила мама, однако в нынешнем гостеприимстве была странность, от которой Валя никак не могла отрешиться: в ее прежней жизни никогда не случалось такого, чтобы гость сам приносил с собой угощение. Их редкие гости, бывало, приходили с подарками, ожидая, что об угощении позаботится хозяйка, и мама готовила старательно, чтобы не ударить лицом в грязь. Этого мама всегда боялась, и, не умея ничего достать по блату, компенсировала бедность продуктов поварским старанием. Ее стряпню гости всегда хвалили.
Теперь, нарезав хлеб и разложив колбасные ломтики, Валя застыла в недоумении, потому что делать было нечего, разве что садиться за стол. По-маминому полагалось накладывать гостям в тарелки и, ожидая энергичных возражений, приговаривать, что салат на этот раз удался не вполне, но колбаса была вкусной, а булка свежей, и гость делал бутерброды сам, накладывая на каждый кусок по два колбасных кружка. Сама Валя так никогда не делала, потому что привыкла лакомиться экономно.
"Давайте, давайте!" - гость подбадривал весело, и, протянув руку к щедрому бутерброду, Валя вдруг подумала о том, что человек, сидящий напротив, на самом деле не гость, а хозяин, потому что живет в городе, в котором она - гостья. Здесь ее недоумение разрешилось простейшим образом, возвращая на прямую дорогу. В конце дороги, вильнувшей было в сторону, резвились дети - мальчик и девочка, и, откусывая от колбасного бутерброда, Валя понимала смысл и цель. Цель была ясной и благородной, никак не бросающей тень на девическую порядочность: ничего общего она не имела со стыдным и разнузданным, чему, не стесняясь ее присутствия, сокурсницы предавались по углам. Если бы Иосиф расслышал Валины мысли, он отступил бы в панике, но чувство голода застило разум, кроме того, сам-то он ни о чем таком не думал, а значит, не был настороже.