Дойдя до поперечного переулка, они свернули налево. Больничный козырек, занесенный снегом, был в двух шагах. Юлий остановился и, достав кошелек, вынул бумажку. "Спасибо. Я не знаю когда, но отдам обязательно". Она спрятала в сумочку. "Я подожду там, в вестибюле". Кивнув регистратурной тетке, Маша побежала вверх по лестнице.
Доктор, дежуривший ночью, успел смениться. Молоденькая сестра, заступившая недавно, выслушала горестный рассказ и посоветовала обратиться к Андрею Владимировичу: "Обход закончился. Посмотрите там, в ординаторской".
Врач отнесся внимательно. Полистав записи предшественника, он объяснил, что случай был тяжелым. Собственно, бабушка умерла в дороге, так что на отделение не поступала - в приемном засвидетельствовали и отправили в морг. "Скажите, - подсев к столу, Маша заглядывала в глаза, - Если бы не повезли, оставили дома, могло случиться так, что..." - не выговаривая до конца, она отвела взгляд. Доктор понял. "Кто знает... Возможно. В машине - тряска. Если бы капельницу, дома..." Он развел руками. Боль, саднившая ладонь, вступила невыносимо. Маша морщилась. Настоящие слезы подступали к глазам.
Не вытирая, она рассказывала о том, что мама ее - сердечница. Врач, приехавший с "неотложкой", настоятельно советовал в стационар. Мама согласилась, но теперь, когда выяснилось, что в больницу - ошибка, мама станет винить себя за то, что согласилась отдать. "Поймите, бабушку Паню не вернешь, но мама..." - всхлипнув, Маша замолчала. "Но что я могу?.. Попытайтесь объяснить, успокоить". Маша видела, он хочет помочь. "Знаете, - взгляд ее просветлел, - одно дело, если скажу я, другое, если от вас, ну, не знаю, записка, дескать, в больницу увезли правильно, врачи сделали, что могли, бабушка доехала, но умерла под утро... Я очень прошу вас, напишите, всего несколько слов... Я, - Маша оглянулась. Кроме них в ординаторской не было ни души, - могу заплатить".
"Ну, зачем вы так? Я же понимаю", - подтянув лист бумаги, доктор взялся за ручку. Написав с пол-листа, он поставил размашистую подпись. Маша прочитала и вынула деньги. "Перестаньте". Он поморщился и отвел ее руку. Она сложила хрусткую бумажку и сунула в сумочку.
По коридору бродили больные. Грубые рубахи торчали из-под синих байковых халатов. Где-то внизу лежала голая Панька. Задержавшись у окошка, Маша прочитала: с ее слов он записал верно. Она представила себе, как предъявит матери, и эта мысль отдалась смехом: "На хитрую лопасть..." - Маша вспомнила поговорку. Снова она не оплошала, найдя решение технической задачи, предложенной пауком. "Великая русская литература..." - отцовские слова обретали правильный смысл. Тот, кто верит писателям, не может отвергнуть написанного. Родители прочтут и поверят. Поверив, они не станут винить себя в Панькиной смерти. Проклятый паук просчитался именно здесь.
"Все в порядке, - спустившись вниз, Маша нашла Юлия глазами, - сейчас значительно лучше. Лежит в реанимации. С врачом поговорила, денег дала", - Маша перечисляла ясным голосом. Так она решила, спускаясь по лестнице: сэкономленные деньги могли пригодиться.
Юлий кивал, пряча глаза. Не задав ни единого вопроса, он проводил до остановки. Подошедший автобус распахнул створки дверей. Узор, покрывавший заднее стекло, был венецианским. Водитель тронулся с места, и темная шапочка, замаячившая на площадке, стала похожей на цветок, вставленный в узорчатый бокал. Юлий шел к метро, внимательно глядя под ноги, словно боялся поскользнуться и упасть. Он обдумывал снова и снова, и каждая попытка заканчивалась неудачей. Тетка, сидевшая в регистратуре, поманила пальцем, едва Маша скрылась из виду. Приняв за родственника, она сообщила часы работы морга и предупредила о том, что вещи надо доставить заранее, накануне похорон. Бумажка с расписанием осталась в кармане. Юлий смял и бросил в урну. Дома он сел за перевод. Работа валилась из рук. Так и не найдя объяснения, он взялся за старые рукописи, громоздившиеся в беспорядке.
"Ну, что?" - Мама поднялась навстречу. Не отвечая, Маша протянула листок. "Царствие небесное!" - мама прочла и передала отцу. "Что ж..." - Отец потянулся к Машиным волосам. Она вывернулась из-под руки и направилась в кухню.
Соседский стол был заставлен пустыми банками. С ножом в руке Маша подобралась сбоку. Больная кисть мешала упереться как следует: лезвие срывалось. Все-таки она сумела выскрести победный рисунок и, оглядевшись, пихнула нож в грязное.
Панькины похороны прошли незаметно. В крематорий Маша не поехала, родители не настаивали. Потом мама ездила еще раз - что-то там дооформить. На этот раз она, вообще, все сделала сама.
Поминки устроили поздно, через неделю. Помянули наскоро. Во-первых, не пришел Иосиф: сказал, что очень занят. Во-вторых, разболелась Татка, поэтому короткое застолье свелось к родительским разговорам про жилконтору. Оттуда уже являлись - опечатать. Покачивая головой, жилконторовская тетка прошлась по квартире, заглядывая во все углы, и губы, поджатые недовольно, красноречиво говорили о том, что отдельная квартира - дело далеко не предрешенное. Даже теперь, когда мама рассказывала отцу, ее веки вздрагивали тревожно. "Надо найти какой-то ход", - она повторяла неуверенно. На третий раз Маша не выдержала: "Денег дать - вот и весь ход. Хапнет и облизнется". Протестуя, отец поднял руки. Ужас, мелькнувший в его глазах, не шел ни в какое сравнение с маминым тревожным испугом. Этот ужас шел из глубины.
"Я очень тебя прошу, - заглядывая в глаза, мама говорила шепотом, - возьми отношение из института. В этом нет ничего такого. Профком может походатайствовать. Комната девочек действительно непригодна. Комиссия признала совершенно официально. Есть акт. Если нам дадут - по закону". - "Тоня, о чем ты говоришь? - отец крутил головой. - Если по закону, зачем, скажи на милость, это самое отношение?" - "Так. - Маша не выдержала и подсела к столу - Я не понимаю, ты где живешь? Заладили - по закону... Неужели не ясно - единственный исторический шанс. Подселят молодого монтажника, будете куковать до второго пришествия. Уж он найдет себе Маню с трудоднями, притащит из ближайшего пригорода. Завесят пеленками. Будешь ходить по квартире, утираясь вонючим тряпьем, - от ярости, хлынувшей горлом, Маша задыхалась. - А ты, - она обращалась к отцу, - мало ты отработал на них евреем, чтобы хоть что-нибудь они сделали для тебя?" Отец сидел, опустив плечи. Неизбывное рабство бродило в его крови. Оно находило оправдание робости, не дававшей защитить жену и детей.
"Я не могу... Я больше не могу в коммунальной..." Мамины щеки пошли пятнами. Отец, глядевший в глаза обеим, не выдержал: "Хорошо, - его голос стал потерянным, - я возьму. Завтра же пойду к директору и возьму".
Нужны большие деньги. Дождавшись, пока родители наконец стихнут, Маша села в угол у телефона. Сумма, которую она представила, выражалась непомерной цифрой. Ни за что на свете отец не решится. Таких денег у них просто нет. Живут от зарплаты до зарплаты. Главное, ни в коем случае не посвящать в свои планы - все испортят, лягут костьми. Разговора с жэковской теткой Маша не боялась. Больше того, мысль о разговоре, в котором на ее стороне будет весомый конверт, наполняла весельем.
"Много денег, надо много денег", - губы шевелились беззвучно. За такими деньгами обратиться не к кому. Иосиф не даст. "Жених!" На себя Маша злилась за то, что сама свела его с этой дурой. С того дня, как узнала правду, не раз и не два она возвращалась к нелепому союзу. Рано или поздно все закончится его отъездом. "Глупости! - она прервала себя. - С космическим-то допуском..."
Почти что с благодарностью Маша думала о таинственном допуске, превращавшем разговоры брата в пустые фантазии. Последнее время брат все чаще заговаривал об отъезде, и эти разговоры, обретавшие привкус предопределенности, словно бы ложились на какую-то чашу. Не то чтобы они относились к ее семье - Маша верила, отец ни за что не уедет, но чаша, нагруженная чужими решениями, становилась все тяжелее.