Маша-Мария вошла, не поздоровавшись. Отстраняя Валю холодным взглядом, она аккуратно повесила пальто и скрылась в ванной. Шум воды бил в сердце - Валя замерла. Руки, спрятанные под фартук, шевелились машинально, как будто, сколько ни вытирай, оставались мокрыми. "Ты здесь привратником или горничной?" - распахнув дверь, Маша-Мария встала на пороге. "Я... Нет, я готовила..." - Валя повела рукой в сторону кухни, словно объясняла свое место. "Значит, поварихой? - Маша-Мария переспросила безжалостно. - А я вот, представь, готовить совсем не умею". Она глядела насмешливо. "Гости там, в комнате", - снова, как бывало часто, Валя не могла взять верный тон. "Я - не гость", - Маша-Мария отбила. "Я тоже", - Валя произнесла с тихим напором, и брови собеседницы взвились. "Ладно, - она кивнула, словно принимая правила игры. - Тогда иди сюда. Надо поговорить".
Валя вошла в ванную. Маша молчала, присев на эмалированный край. Теперь, когда они перекинулись несколькими словами, ее злость утихла, как будто Валя, которую, наливаясь злобой, она себе представляла, не имела отношения к этой девушке, стоявшей перед ней. Та была хитрой и коварной, эта - несчастной и глупой. "Послушай, зачем тебе это надо? - Машин голос стал ласковым. - Ты - хорошая девочка, тебе и надо - по-хорошему: муж, дети. Ося не подходит, он - другой, вы разные. Зачем тебе другой муж?" Она сказала неясно, но Валя услышала по-своему. Маша-Мария, явившаяся без приглашения, обвиняла ее в низости.
"Если хочешь знать, это мне совершенно безразлично", - Валя произнесла твердо, веря в то, о чем говорит. "Ты просто не понимаешь, пока не понимаешь, но он-то понимает, и его родители. Скажи, разве он говорил, что хочет жениться?" - Маша-Мария спросила и поглядела внимательно. "Тут не о чем говорить! Мы любим друг друга, и вообще...Ты не понимаешь. Ты - девушка..." Валя постеснялась сказать про это, но Маша поняла. "А ты - дура", - она произнесла холодно и, отстранив Валю, вышла вон.
Оставшись одна, Валя села на эмалированный край и расплакалась по-настоящему. Мысли, одна другой страшнее, шевелились в голове. Она думала о том, что все - против нее, поднялись - все его родственники. Не верят. Не хотят поверить, что она не такая...
Отплакавшись, она отправилась в комнату. Первое, что бросилось в глаза, - Маша-Мария: завладев общим вниманием, она рассказывала какую-то историю. Гости хохотали, поглядывая на Иосифа. Кажется, детская история была связана с ним. Кто-то вспомнил анекдот, над которым захохотали снова, и, старательно вслушиваясь, Валя забыла про кухонные дела. Она вертела головой, переводя взгляд с одного на другого. Глаза, с которыми Валя встречалась, были дружелюбными.
"Ну что, может, горячего?" - Иосиф предложил громко. "Господи..." - Валя вспомнила и кинулась к двери.
Кухня полнилась жарким паром: кастрюля, выкипевшая до донышка, похрустывала на плите. Рядом, на соседней конфорке, стояла забытая миска. То, что лежало в ней, напоминало бесформенную глину. На крик выскочил Иосиф. Картина, которую он застал, была ужасной. Запустив пальцы в раскисшее месиво, Валя плакала навзрыд. "Что? Что?" - он повторял испуганно. "Кажется, наша повариха опозорилась?" - звонкий голос сестры прервал пустые вопросы. Маша стояла в дверном проеме, раскинув руки, и головы гостей, похожие на огромные виноградины, лезли из-за ее плеча. Затравленно оглядев эту виноградную гроздь, Валя растопырила пальцы: "Слиплось, все слиплось! Я лепила, лепила..." - "Тьфу!" - Иосиф наконец понял. Обернувшись к дверям, он махнул рукой, изгоняя. Виноградная гроздь рассыпалась.
"Слушай, ну, нельзя так! Я подумал - ошпарилась, что-нибудь ужасное, не знаю..." Иосиф говорил, утешая, но утешение получалось слабым. Ни одна женщина из тех, кого он знал раньше, не разрыдалась бы от такой ерунды. Раздражение, искавшее повод, рвалось наружу. Он думал о том, что Валя - эгоистка. Сумела испортить праздник. "Прекрати, - Иосиф приказал жестко. - Здесь не передача "А ну-ка, девушки!". Черт возьми, мой день рождения - не кулинарный конкурс". Подойдя, он вынул миску из ее рук и решительным жестом отправил в помойное ведро. "Посиди. Когда успокоишься, вернешься к гостям, но, прошу тебя, не раньше". Развернувшись, Иосиф вышел из кухни.
Валя сидела, прислушиваясь. В комнате было тихо. Гости разговаривали вполголоса. Самым громким был голос Иосифа. Кажется, он пытался исправить положение. Мало-помалу разговор возвращался в нужное русло, но все-таки не становился прежним. Валя сидела, ссутулившись и закрыв глаза, и под веками, набухшими от слез, плыли общежитские лица. Опять, словно круг замыкался, они веселились за общим столом - ей, сидевшей за загородкой, нельзя было выйти. Тот, кому она всем пожертвовала, обошелся с ней так, как обходились девчонки. "Ну уж нет! - Валя шептала, и злоба застила ей глаза. - Не я, сами, сами вы - другие!" Эти, пришедшие на ее стряпню, не смеют над ней смеяться... Сами они должны сидеть за загородками...
Тихие голоса слышались из прихожей. "Не надо, не надо, не беспокойте! Что поделать, она - добрая девочка, расстроилась... Конечно, конечно, до свидания, все передам".
Проводив гостей, Иосиф вернулся в кухню. Валя сидела, съежившись. "Вот дурак!" - он подошел и обнял за плечи. Запоздалая жалость томила его сердце. Пристроившись рядом, Иосиф принялся утешать. Он говорил, что гости восхищались ее стряпней, правда, было очень вкусно, она - прекрасная хозяйка, это недоразумение - случайность. Сжимаясь под его рукой, Валя думала о том, что во всем виновата его сестра. Явилась без приглашения. Если бы не это - сама она никогда бы не забыла, что выложила в миску. "Ну, все? Мир?" - мягкой ладонью Иосиф касался ее волос, и, затаившись, Валя кивнула, так и не подняв глаз.
Обыкновенно за почтой следил отец. Ключ от почтового ящика висел на его связке. Каждое утро, поставив чайник, он спускался вниз - за газетой. Главному инженеру полагалось выписывать "Правду", кроме того, уже для себя, отец выписывал "Известия" и "Комсомолку". "Правду" он просматривал за завтраком, остальные газеты оставлял на вечер. Проклятая открытка выпала из "Правды". Подняв и пробежав глазами, Михаил Шендерович удивился. На стандартном бланке, какими пользуются в деловой переписке, значилось следующее:
"Уважаемые Антонина Ивановна и Михаил Тоомасович!
Деканат финансово-экономического факультета поздравляет вас с наступающим праздником Первого Мая и желает вам здоровья, успехов и семейного счастья. Мы рады сообщить вам, что ваша дочь Мария Арго является отличницей и гордостью нашего факультета. Примите нашу благодарность за то, что вы вырастили такую прекрасную дочь.
С уважением
Декан факультета Хуциев Н. Х."
Пожав плечами, Михаил Шендерович отложил открытку и отправился на работу. Мама нашла ее, когда убирала со стола. Прочитав, она обрадовалась - поздравление было лестным. Путаницу мама заметила, но оставила до Маши. Маша вернулась поздно, прямо к ужину. Все, включая Татку, уже сидели за столом. "Кстати! - взглянув на дочь, отец вспомнил. - Утром пришла открытка, глупость какая-то... " - "Да, да, - мама закивала и, пошарив на книжной полке, подала Маше. - Я тоже удивилась, что это они?"
Взглянув, Маша закашлялась. Татка вскочила с места и застучала по спине, но Маша не могла продышаться. То, что она увидела, не было глупостью. Пересилив кашель, она выдавила улыбку: "Ну и что, подумаешь! Ошиблись в деканате. Согласись, твое отчество встречается редко". Глядя доверчиво, отец улыбнулся виноватой улыбкой. "Конечно, редко", - мама вступила примирительно. Татка читала, шевеля губами: "Ага, - она хихикнула, - редко! Можно подумать, эти, Тоомасовичи - на каждом углу". - "Хватит! - разозлившись, Маша выхватила открытку, - Радовались бы, что у вас такая умная дочь!" - "Мы радуемся", - родители откликнулись хором, и Татка пискнула: "Радуемся, радуемся".
Недоумения были исчерпаны, и теперь, счастливо улыбаясь, отец принялся расспрашивать о том, всем ли отличникам присылают такие открытки, или только тем, кто имеет общественную нагрузку. Маша отвечала машинально. Допив чай, она сослалась на завтрашнюю контрольную и ушла к себе.