"Вот и изложишь, - Успенский соглашался. - Основной доклад - твой. Захочешь, я погляжу, но - не обязательно. Начнешь с того, что роль денег в настоящее время упрочилась, а дальше - как знаешь. Концепция - по твоему выбору, единственное, о чем я прошу, - точная доказательная база. Используй источники, которые для них авторитетны". - "Капитал?" - Маша уточнила деловито. Холодок нетерпения поднялся в крови. Свою задачу она понимала отлично: то, что должно получиться, не имеет отношения к науке. Доклад, основанный на системе безупречных цитат: цепочка, подобранная исподволь, приводит к неожиданным выводам. "А если им не понравится?" - она спросила осторожно. "Наука - не девка, чтобы нравиться. Докажешь - твоя взяла, а там поглядим. Капиталом не ограничивайся - будут невнимательно слушать. Знаю я этих марксистов..." - презрительная улыбка тронула губы. "Я буду готова к сроку", - она отвела глаза.
По дороге домой Маша обдумывала задачу. Сама по себе она не казалась трудной. Противоречия, содержащиеся в "Капитале", давали простор любым маневрам. Главное - разбить на этапы. Затем, оттолкнувшись от промежуточных выводов, сделать последний, решающий ход. Взять и поставить перед фактом. Загнать в угол. Холодным взглядом Маша глядела вперед: суки, не чующие подвоха, двинутся за ней, как бараны. Словно воочию она видела тупые головы, кивающие в такт привычным, мильоны раз цитированным, словам. "Нет, не бараны - крысы. Крысы из Гамельна", - она вспомнила, усмехаясь.
Задача, на первый взгляд показавшаяся легкой, на поверку оказалась сложнее. Целую неделю, усердно листая "Капитал", Маша строила систему доказательств, совершенно невинную - на первый взгляд. По совету профессора она разбавляла цитаты выписками из учебников, делая точные и тщательные ссылки. Мелодия, сочиненная Крысоловом, была чарующей. Лишь на последних тактах, стянув цитаты в крепчайший узел, она открывала вывод: деньги становятся фикцией еще при социализме. Накануне, перечитав внимательно, Маша обнаружила легкую натяжку - в одном из первых сцеплений. Сюда, усиливая конструкцию, она добавила ленинскую фразу. Теперь возведенное здание встало железобетонно. Успенскому она решила не показывать. Он сам позволил ей действовать самостоятельно - развязал руки.
На объявленную дискуссию не явился никто из посторонних. Свои собирались ни шатко ни валко. Преподаватели пришли по обязанности; студенты, составившие небольшую группу, сели поближе к выходу. Те, кому предназначались доказательства, заняли первые ряды: старейшие преподаватели, политическая зрелость которых пришлась на послевоенные годы, переговаривались вполголоса. Себя они чувствовали почетными гостями, способными - одним своим присутствием - осветить подлинно научным светом любую дискуссию. До последней минуты ожидали кого-нибудь из ректората, но не дождались. Нурбек, сидевший в сторонке, улыбался невнимательно.
Собрание открыл Успенский. В нескольких словах, призвав общественность к вниманию, он представил тему и докладчика. Ареопаг, расположившийся в первых рядах, кивал благосклонно. Поговорив о социалистическом хозяйственном расчете, положительно сказавшемся на функции денег, Успенский сделал приглашающий жест. Маша вышла и встала за кафедрой. Профессор сел немного поодаль.
Она начала почтительным голосом. Привычные цитаты отдавались в старческих ушах. Не повышая голоса, Маша двигалась от этапа к этапу, и каждый вывод, который она делала, вплетался в знакомую мелодию. Ловкие переходы сулили финальное удовольствие, и, предвкушая, они безропотно следовали за ней. Один-единственный раз Маша оглянулась на Успенского - он слушал внимательно и собранно. Совершенно трезвые глаза глядели вдаль. Ни о чем не подозревая, крысы приблизились к стене. Конструкция, возведенная со знанием дела, раскрылась с последними словами, и, все еще кивая очарованно, они сделали шаг. Тьма кромешного вывода сомкнулась за их спинами: то, чему каждый из них отдал всю свою жизнь, стало фикцией еще при социализме. Крысиный писк смешался с шуршанием. Собрав исписанные листки, Маша ждала. Успенский поднялся и обвел взглядом. Его лицо было непроницаемым. Глаза Нурбека вспыхивали кошачьим блеском. "Прошу задавать вопросы", - Успенский обращался к профессорам.
Маша следила искоса: Успенский держался безупречно. Легкая бледность, покрывавшая щеки, молодила лицо. Сдержанно-злое веселье сводило асимметричные черты. Первым никто не решался. Ареопаг, не поверивший собственным ушам, медлил вступать в дискуссию. "Ну, что ж, если вопросов нет, поблагодарим докладчика и согласимся с выводами". Успенский знал, что делает. Этого они допустить не могли. К студентке, впавшей в методологический грех, профессора не питали вражды. На долгом веку им встречались куда более злокачественные заблуждения. Ее грех был невольным: плод научной незрелости, но именно поэтому его требовалось вскрыть.
"Если я правильно понял, - профессор Рыбник поднялся первым, - вы хотели сказать, что функции денег, в процессе упрочения социализма, претерпевают существенные изменения?" Опираясь на палку, он глядел то на Машу, то на Успенского, словно в его глазах они соединялись цепью, в одном из звеньев которой крылась слабина. На губах Успенского змеилась улыбка. Злое веселье стерлось с лица. Каждой напряженной чертой он требовал от нее ответа. "Нет, - Маша произнесла через силу, - вы поняли неправильно. На самом деле я утверждаю, что деньги отмирают именно при социализме". - "Этого не может быть! Каждый день мы наблюдаем обратное!" - тряся головой, Рыбник перенес тяжесть тела на здоровую ногу. Защищая свою науку, он пристукивал палкой. Резиновый набалдашник поднялся, целясь в докладчика. Маше почудилось: черенок надломился в воздухе, как электрическая стрела. "Классики марксизма-ленинизма, - она перебила, изгоняя видение, - ясно дают понять, что эта видимость - кажущаяся. Я изучила внимательно и теперь предлагаю вам их вывод".
Рыбник опешил. Заблуждение, которое он, по доброте, принял за недомыслие, оказывалось злостным. Это следовало выжигать каленым. В лицо пахнуло жаром, и, задышав тяжко, он обернулся к товарищам. Те не спешили. Сложное положение, в котором они оказались, заключалось в том, что политэкономия социализма, если говорить строго, не была их специальностью. "Петр Васильевич, уважаемый, - Успенский предложил учтиво, - экономика - наука живая. Кто нам мешает, в своем кругу, указать студентке на ее ошибку?" Выйдя из-за стола, он взошел на кафедру и встал рядом с Машей. Рыбник задышал легче. Не откладывая в долгий ящик, он обернулся к аудитории. Привычная картина подействовала успокоительно.
Опираясь на палку, Рыбник нанизывал слова. Время от времени он приводил цитату, но верная привычка не спасала. Цитаты соскальзывали с крючка, как сухая наживка. Он замолчал, передыхая. Коротким толчком Успенский призвал Машу, и она начала сызнова. На первом промежуточном выводе Маша перевела дыхание. Сквозь цепочку ее цитат не проскользнула бы и мышь. "Прошу вас", - Успенский поклонился оппоненту.
Взгляд Рыбника взывал о помощи. Ересь, похожая на крупную рыбу, ходила в полынье. Из рядов поднялся профессор Тимошенко. Его голова вздрагивала от напряжения, из-под бровей сеялись молнии. Маша возражала, едва он замолкал. От вывода к выводу, ни один из которых не поддавался их гневу, она двигалась своим путем. Добравшись до конца, Маша замерла. Снова ее вывод получался неопровержимым.
Рыбник дрогнул первым. Трусовато оглядываясь, он признал, что в рассуждениях докладчика есть верное зерно: "Давайте посмотрим с другой стороны: взять, к примеру, соль. Килограммовая пачка стоит семь копеек, однако ни для кого не секрет, что производство ее обходится дороже". Запутанно и пространно он принялся излагать технологический процесс. Не вслушиваясь, Маша поймала сочетание: соляные копи. В Мозыре, где родился отец, добывали соль...