Машина, увитая лентами, затормозила у поребрика, и новая пара двинулась к памятнику. Щуплый жених, наряженный в черное, семенил рядом с невестой. Ее гипюровое платье, пошитое экономно, липло к ногам. Свидетели, украшенные лентами, держались поодаль: они несли шампанское и опрокинутые бокалы. "Пойдем отсюда", - Маша коснулась локтя. С мучительной неохотой Марта отвела глаза. Она шла, оглядываясь: счастье, которое Марта воображала, воплотилось в ленинградском свадебном обряде.
По набережной, мимо каменных дворцов, они шли к мосту Лейтенанта Шмидта. Поглядывая искоса, Маша думала: ничего не получится. Немецкая девушка, приехавшая в Ленинград, глядит другими глазами. Шпаргалка не поможет. Рука, бегущая за Машиными буквами, выведет одни глупости. "Так, - она остановилась. - Там интересного нету: порт, стапеля..." Машин взгляд, летящий вперед, ловил привычные с детства очертания. Краны, возносящие шеи, ничего не скажут чужим глазам. Развернувшись, они пошли в сторону Дворцовой. Войдя в роль экскурсовода, Маша показывала то, что полагается видеть приезжим. Марта слушала с благодарностью. Все дальше и дальше, описывая парадные красоты, Маша уводила в сторону от своей жизни.
Разговор об отце случился поздним вечером. Белая ночь, стоявшая над городом, разлилась первыми сумерками. До дома добрались, не чуя ног. Маша строила планы на завтра, гостья, уставшая за день, кивала послушно. "В Петергоф не поедем, в воскресенье не протолкнешься. Лучше на неделе. Тем более, папа вернется к вечеру".
"Твои родители - кто?" - Марта глядела внимательно. "Отец - инженер, мама - домохозяйка". - "Нет, - она провела ладонями по волосам, словно поправляла невидимый плато. - Я имею в виду... Они русские?" Маша отставила чашку. Так никто не спрашивал. В ленинградской жизни этот вопрос следовало задавать обиняками. Здесь он стоял на зыбкой болотной почве, словно город, которым любовались приезжие, на самом деле был призраком - фата-морганой. "Нет, - Маша сделала над собой усилие, - русская только мама. Отец - еврей".
"Ой! - Марта отозвалась испуганно. - Что же ты сразу?.. Конечно, он выгонит..." Маша запнулась: "По-че-му?" Девушка, сидевшая напротив, говорила как сумасшедшая. "Если узнает, что я из немцев..." Маша слушала, не веря ушам: Марта, родившаяся в Казахстане, возлагала на себя немецкую вину. "Ты-то тут при чем?! Ты, что ли, убивала? Расстреливала лично?" Не отвечая, Марта опустила глаза.
Следующий день Маша провела в тревожном ожидании. В своем отце она была уверена, но что-то, таившееся под Мартиными словами, не позволяло выбросить из головы сумасшедший ночной разговор. Днем, ведя экскурсию по Эрмитажу, она сохраняла спокойствие, однако часам к семи, когда с минуты на минуту отец должен был вернуться, Маша попросила гостью побыть в Панькиной комнате: "Ты подожди там. Я сама встречу и поговорю". Марта скрылась безропотно.
Отец вернулся усталый. Воскресные электрички всегда переполнены, пришлось всю дорогу стоять. Снимая пиджак, он жаловался привычно. "Как наши?" - Маша спросила, оттягивая время. Забыв про усталость, он заговорил о Татке. Ее дачные истории были неисчерпаемыми. "У нас гостья", - решившись, Маша прервала. "Кто?" - отец вскинулся удивленно. Подбирая слова, Маша рассказывала по порядку. Он слушал, она глядела внимательно. Отца Маша знала отлично: тревога коснулась его единственный раз, когда, словно бы мельком, Маша упомянула о том, что Марта - из ссыльных. Он сдержался. Выслушав до конца, отец развел руками: "Конечно, пусть поживет. О чем тут говорить - у нее же здесь никого... И где же она?" - он оглянулся.
По утрам отец вставал первым. Двигался на цыпочках, стараясь не разбудить. В половине девятого он уходил на работу. Маша поднималась следом. Чайник заводил свою вечную песню. Она стучалась в дверь деликатно. Марта появлялась немедленно, словно стояла за дверью, дожидаясь стука. В первый день Маша не обратила внимания, во второй - удивилась. Утром третьего дня она постучала и заглянула нарочно: Марта, совсем одетая, сидела за Панькиным столом. "Что же ты! Оделась, а не выходишь?" Марта прошла в ванную, не подняв головы.
В четверг сходили в Казанский. Средневековые пытки, представленные в экспозиции, произвели на Марту скверное впечатление. На улице она попросила посидеть. Они устроились в сквере у фонтана, и в солнечном свете Мартино лицо показалось болезненно бледным. "Пустяки, голова закружилась", - Марта ответила на заботливый взгляд. "Да вранье это все, - Маша попытала успокоить, - понаделали кукол из папье-маше и пугают людей. Слушай, - она нашла выход, - давай, я покажу тебе мой институт, тут рядом".
По набережной дошли до студенческого входа. Зайти внутрь Марта наотрез отказалась: "Ой, что ты! Там профессора, преподаватели..." Подумав, Маша не стала уговаривать. Попадись кто-нибудь из своих, придется давать объяснения. Врать не хотелось, говорить правду - тем более. По переулку они обошли здание и полюбовались парадной колоннадой. "Финансово-экономический институт", - шевеля губами, Марта прочла надпись на мраморной доске.
Вечером, когда Маша накрывала к общему чаю, гостья появлялась и садилась на краешек стула. Пытаясь поддержать разговор, отец интересовался: где были, что видели? На вопросы Марта отвечала односложно. Допив чай, она уходила к себе. Отец пожимал плечами: от вечера к вечеру его радушие иссякало. "Не понимаю, вроде бы хорошая девочка, скромная... Но больно уж..." - он подбирал слово. "Нелюдимая?" - Маша подсказала. "Не знаю, как сказать... Молчит, как призрак". - "Представь, вообразила, что перед тобой виновата". Отец глядел ошарашенно. "Ну, она - немка, а ты - еврей". Маша улыбнулась, ожидая ответной улыбки. "Понятно", - он кивнул совершенно серьезно. "Что - понятно? Бред какой-то. При чем здесь Марта?" - Маша всплеснула руками. "Бред, - он соглашался покорно, - но, знаешь, если бы евреи положили столько немцев, я бы тоже, пожалуй, как она..."
"Я думала, это она - сумасшедшая. Их семья жила здесь, потом их всех сослали. Русские. Вот кого она должна ненавидеть. А она, между прочим..." - "Не знаю... Ну почему - русские?.." - отец поморщился. "Помнишь, - Маша отвернулась к стеллажу, - ты рассказывал, пуля, во время войны, когда ты курил у форточки...Ты говорил, радовался, потому что искупил кровью... - она помедлила, - за то, что - еврей... " - "Глупости, - отец возражал яростно, - это не нуждается в искуплении!" - "Ее выслали, сломали жизнь. По сравнению с твоей пулей..." - "Замолчи", - он прервал ледяным голосом, Маше показалось - не своим.
В пятницу, собираясь на дачу, отец улучил минутку. Услышав Машин ответ, обрадовался: "В воскресенье, вечером? Ты должна поехать на вокзал, проводить". - "Боишься, что останется?" Отец не ответил. В субботу утром Маша отворила без стука. Марта сидела на прежнем месте, словно не ложилась.
После отъезда отца гостья, кажется, повеселела. По крайней мере, вечером, напившись чаю, она не спешила исчезнуть. Спокойно и просто, отставив пугливость, Марта делилась своими планами. Планы касались дальнейшей учебы. Прискучившись конторской работой, Марта мечтала о техникуме. "В Ленинград?" - Маша спросила с тайным беспокойством. Каким-то непонятным образом Маша знала заранее: попросись Марта пожить у них, она не откажет. Родители встанут насмерть, грянет ужасный скандал. "Ничего!" В одно мгновение, пока Марта собиралась с ответом, Маша успела сообразить, какую управу она найдет на родителей, в случае чего. Возьмет и расскажет все - про комнату, про библиотеку, про капо. Пригрозит, что сама пойдет куда следует, донесет на себя.
Марта покачала головой: "Что ты! Сюда же ездить, никаких денег не хватит..." - она нашла подходящее объяснение, но Маша не спускала глаз. Под этим взглядом Марта заерзала на стуле, и безо всякой шпаргалки Маша прочитала правду: "Боишься, что с твоими документами?.." - "Не боюсь - знаю". Безответность полоснула по сердцу, но, справившись, Маша встала и поманила за собой.
Распахнув створки Панькиного буфета, она искала на ощупь. За ее спиной Марта сидела смирно. Она вынула сверток и обернулась: "Я отказываюсь тебя понимать, - Маша начала яростно, словно говорила с ровней. - Сначала ты заводишь про русский народ - ни в чем не виноват, ни дать, ни взять, страдалец, потом несешь сущий бред про свою вину, мало того, перед моим отцом корчишь из себя добровольного узника, сидишь как сыч по ночам, будто он, еврей, имеет право тебя винить..." Она обличала на одном дыхании. Марта пыталась возразить, но Маша отмахнулась: "Ладно, я могла бы понять, если бы оно кончилось... Но тебе-то известно не хуже моего: ты - прокаженная! Каждый из этих страдальцев отшвырнет твои документы, стоит тебе приблизиться! Ну? Говори!" - сжимая неразвернутый сверток, Маша наступала безжалостно. "Я не понимаю..." - Марта отвечала едва слышно, Маше показалось - с акцентом. "Перестань кривляться! Что непонятного?" - она выложила на стол. Марта сидела, не двигаясь. "На, гляди!" - Маша сорвала тряпку и сунула под самые глаза.