С этой девочкой они были однолетками, но по сравнению с ним она была взрослой. Ее рассказы Юлик слушал, замирая. Верил и не верил. Во всяком случае, то, о чем она говорила, не могло относиться к его родителям, словно жизнь их семьи протекала в другом мире. Господи, он не хотел ее предавать, но в тот день опоздал с прогулки, мама ужасно волновалась, когда явился, сорвалась на крик. Кричала, чтобы никогда больше, мало ли на улице бандитов, он еще маленький... Если бы не это, конечно, он бы смолчал. Но тут, заложив руки за спину, Юлик ответил: не маленький, и вообще, он знает такое, чего не знает она. Мать глядела вопрошающе. Тогда, не совладав с тем, что рвалось наружу, он сказал: "Я знаю, что делают мужчины и женщины, когда остаются в темноте". Не обращая внимания на материнскую оторопь, Юлик рассказывал подробно, сопровождая речь жестами и словами. Мать выслушала, не перебивая. "Кто рассказал тебе эту гадость?" - она спросила, дождавшись окончания. "Это не гадость, это - правда", - в качестве доказательства он назвал имя. На мамином лице проступила брезгливость. Предостерегающие глаза стали красноватыми, как будто смаргивали песок: "Заруби себе на носу. Это - неправда. Только кажется правдой. Никогда ты не должен больше играть с ней. Она - испорченная девочка". - "Она..." - он попытался объяснить. Мамин взгляд стал непреклонным. "Испорченная, - она повторила. - Никогда".
С дворничихой Екатерина Абрамовна поговорила тем же вечером. Через два дня, выйдя во двор, Юлик побрел под арку. Девочка открыла сама. В грязном свете арочной лампочки он разглядел заплывший глаз: "Предатель, сволочь, гад! Убирайся к своей мамаше! Врешь ты все - вы совсем не стираете!" - дверь захлопнулась. И потом больше никогда они не разговаривали.
Веня позвонил в четверг. "Тут штука такая: эпитафию твою я показал. Сказали, если пренебречь одной ошибочкой, получается: и положу тебя в эту землю. Что-то вроде... Может быть, не дословно. Годится? Твой документик у меня. Можешь забрать в любое время". Уже думая над смыслом, Юлий промямлил благодарность.
Перевод, действительно, выглядел эпитафией. Больше того, если пренебречь крючковатыми буквами, в которые вкралась ошибка, надпись получалась совершенно обычной, он подобрал слово: интернациональной. Юлий пожалел, что в спорах с мачехой не был настойчив. Задним умом он винил себя за то, что взялся не с того конца. Надо было начать именно с перевода - Виолетте нечем было бы крыть. Взяли и выбили бы по-русски: "В конце концов, - Юлий пожал плечами, - русская земля".
"Собственно, - он подумал, - никогда не поздно". Этим, которые изготавливают плиты, нужно просто доплатить. Юлий сам удивился простоте решения. С технической точки зрения задачка выходила простейшей. Не надо ни скандалить, ни настаивать. Деньги - хорошая штука. Снова он думал о Маше, мучительно искал объяснения. Библиотечная карточка - не доказательство. Последняя инвентаризация - десять лет назад: книги мог вынести кто-то другой. И все-таки разговор с Ириной не давал покоя. Юлий ловил себя на том, что почти соглашается с обвинением: могла украсть. "Если и так - ее грех, ее и ответ". Но что-то тревожило, кружило в памяти, не складывалось в слова. "Да, - он вспомнил, - верно, так и сказала: на вашем месте я защищала бы своих".
Да, о ней он не мог думать иначе. Что бы ни сделала: единственная из всех - своя. Только теперь Юлий нашел мужество признаться: Ирина, обвинившая Машу, не встретила должного отпора. Осознав, он решил защищать. За ночь решимость отлежалась и приняла отточенные формы, так что Юлий даже не удивился звонку.
По телефону голос звучал мягче. О разговоре на набережной она сожалела: "Простите, не знаю, что на меня нашло, - слово в слово Ирина повторила его мысль о десятилетии. - Если кто-то и вынес, это - к лучшему. В ваши руки попало правильно. В библиотеке погребены заживо, все равно никому не выдают". - "Ну, что ж..." Обвинение было снято. За себя и за Машу Юлий прощал великодушно.
"Я, собственно, - она сделала паузу, - вчера была у Вениамина. Он рассказал мне о том, что ваш отец..." - "Да", - Юлий прервал. С ней он не хотел разговаривать о смерти. "Дело в том, что ваш листок он показывал именно мне. Я попыталась - сразу, но там, действительно, ошибка. Поэтому, как оказалось, ошиблась и я. Веня набирал при мне, номер я запомнила машинально, потом пришла домой и поняла - ошибка существенная. Там, на самом деле, не положу, а возвращу".
"Вы знаете... язык?" - Юлий спросил, думая о том, что исправление не такое уж важное. Суть остается прежней. "Не то чтобы знаю - учу". Она признавалась открыто. "Странно, почему же Вениамин..." - "Я попросила его не говорить. Понимаете..." - "Да, - он кивнул, - понимаю". - "В разговоре он употребил слово эпитафия. Дома я обнаружила свою ошибку и нашла источник. Это - самое главное. Там другой контекст". - "Вот как? - Юлий оживился. Разговор выходил профессиональный. - Вы - переводчик?" - "Филолог. Филолог-германист". - "И я", - он почему-то обрадовался. "Я могла бы подъехать и показать. Мне кажется - это очень важно", - голос звучал почти мягко. Речь шла о помощи. Дело важное. Юлий не мог не принять.
"И увидел во сне: вот, лестница стоит на земле, а верх ее касается неба, - она читала, водя пальцем. - И вот, Господь стоит на ней и говорит: Я Господь, Бог Авраама, отца твоего, и Бог Исаака. Землю, на которой ты лежишь, Я дам тебе и потомству твоему; и сохраню тебя везде, куда ты ни пойдешь; и возвращу тебя в сию землю; ибо я не оставлю тебя, доколе не исполню..." Отложив в сторону, Ирина раскрыла другую книгу. Голос, гортанный по-русски, в подлиннике пылал страстью. "Вы понимаете: на которой. Речь не о смерти - о возвращении, - она захлопнула. - На землю".
Юлий молчал, поражаясь совпадению: независимо, как случается в точных науках, они с отцом пришли к исходной точке - истории Иакова. Отсюда он двинулся по неверному следу, приняв обетование за эпитафию. Теперь, когда все наконец прояснилось, Юлий почувствовал уверенность - точка, найденная ими обоими, вставала в жесткую систему координат.
Подробности библейской истории, перечитанной накануне, он помнил хорошо. В ней действовали два брата: старший - Исав, младший - Иаков. Выдав себя за Исава, Иаков получил неправедное благословение. Ревекка, их общая мать, посоветовала ему бежать к Лавану - ее брату. Там он должен был пожить некоторое время, пока утолится ярость обманутого - утихнет его гнев. И встал Иаков, и отправился в землю сынов востока, и пришел на одно место, и лег ночевать. Во сне он увидел лестницу, и Ангелов Божьих, которые восходили и нисходили с неба. Господь, стоявший на последней ступени, обратился к его отцу, и слова, которые были сказаны, отец записал на клочке. Этот клочок он успел спрятать под одежду, чтобы сын - после его смерти - нашел записку и продолжил путь.
И встал Иаков, и отправился в дорогу, и увидел в поле колодец. Над устьем его лежал огромный камень, отвалив который, пастухи поили стада. К этому колодцу подошла Рахиль - дочь Лавана, а значит, его, Иакова, двоюродная сестра.
С ней они тоже встретились у воды: Юлий вспомнил - в ванной, на поминках ее дяди, она спросила, не братом ли он ей приходится?.. Тогда он отказался от родства, потому что еще не знал, не догадывался, каковы, на самом деле, их подлинные имена.
Эту девушку, не вполне родную по крови, он видел перед глазами, разговаривая с Ириной. В библейской истории их родство велось по матери. В нашей стране, про себя Юлий усмехнулся, кровью меряются по отцу. Издалека он видел: ему навстречу, окруженная овечьим стадом, она спускается с холма. Тяжесть, похожая на камень, отваливалась от сердца: предание, поддержанное предсмертной запиской отца, снимало последнюю преграду...
"Благодарю вас", - он ответил Ирине, принесшей благую весть. Теперь он ждал, чтобы она ушла. Тогда, собравшись с духом, он пойдет к телефону и, позвонив, договорится о встрече, чтобы все начать заново.
Ирина медлила: "И что теперь вы собираетесь делать?" - она указывала на листок, который помогла расшифровать. "Видимо, отправлюсь к колодцу, раз уж вы, - Юлий улыбнулся, - наставили меня на верный путь". - "К колодцу? - Ирина переспросила серьезно. - Вы имеете в виду колодец Иакова?" Все еще улыбаясь, Юлий кивнул. "И кого же вы надеетесь там встретить? Неужели, девушку, с которой приходили тогда?"