— Законник и крючкотвор, — уточнила она.
Петельников не обиделся, потому что следил за ее носиком: тот удивлял. Сейчас учительница не смеялась и не морщилась, а хрящики побелели. И он почему-то вспомнил о белье, которое, тоже беленькое и, в сущности, уже отстиранное, второй день лежит в тазу и кренделями висит на боку ванны. Тут же его мысль скоренько сама перескочила на дела и на сейф, набитый ждущими бумагами, перескочила на подростка, где-то бродившего… А он ведет беседы о гуманности классической литературы.
— Раиса Владимировна, почему же Вязьметинов скучал? Ведь литература — предмет веселый.
— Не веселый, а серьезный, — обрезала она.
Теперь она обрезала, потому что Петельников в ее глазах пал неподъемно. Неумение поддакивать ему часто вредило. Истинно сказано: «Никогда не отнекивайся, всегда отдакивайся».
— Саша на всех предметах скучал, — добавила она.
— Может, занятия нудные? — вырвалось у Петельникова.
— А я даю урок, а не эстрадное представление!
Но он перед учительницей уже не робел: чары детства отпустили. Впрочем, чары детства и родная школа останутся с ним навсегда, они тут ни при чем. В кресле морщила носик одна из тех, которые под воспитанием понимают нотации, правила, досмотры, слежки, проверку сумок и карманов…
— Я проводила внепрограммные уроки, — заговорила Раиса Владимировна обидчиво. — В прошлом году была дискуссия на тему «Все мы будущие матери и отцы». А этот учебный год начала с сочинения на тему «Кем быть?».
— И кем они хотят быть?
— Очень интересные цифры, я их даже помню. Девять человек — космонавтами, восемь — каскадерами, пять — дипломатами, шесть — писателями, семь — балеринами… Ну и так далее.
Она смотрела на него с гордецой, ожидая, видимо, похвалы. Или восхищения? Но Петельников спросил:
— А кем захотел быть Вязьметинов?
— Это, кстати, его характеризует… Написал, что хочет стать батюшкой, чтобы у него была толстая матушка.
— И что вы сказали?
— Вязьметинову?
— Нет, ребятам.
— Похвалила, естественно.
Он глянул в окно, в школьный сад, еще не совсем облетевший. Листья были сгреблены в вороха. Стволы выбелены ярко, приствольная земля окопана. Кусты подрезаны, сорняков нет. Ребята постарались. И ни один не написал в сочинении, что хочет быть садовником или садоводом? Впрочем, как напишешь, когда рядом строчат о космосе да о сцене. Проще выдать про батюшку с матушкой.
— Зачем вы их обманули, Раиса Владимировна? — тихо укорил Петельников.
— Я не понимаю…
— Неужели девять человек станут космонавтами? Или все семь девочек — балеринами?
— Хотя бы одна да станет.
— А остальные шесть? Потраченные зря годы, разочарования, а то и поломанные жизни…
— Мы должны приучать к мечте!
— И говорить правду мы должны.
— Какую? Что не у всех есть способности?
— Эту тоже. Но и главную правду: обществу не нужно столько балерин, артистов и каскадеров.
— И тогда ребята, по-вашему, воспылают желанием стать слесарями, токарями и пошивальщиками обуви?
— Не знаю, воспылают ли… Но, вступая в жизнь, молодой человек обязан считаться с потребностями общества.
Петельников глянул на часы. Почему эта классная руководительница его не гонит? Дело оперуполномоченного уголовного розыска — расспрашивать о преступлении, бегать, ловить, хватать, разузнавать… А не вести педагогические дискуссии.
Он встал.
— Раиса Владимировна, последний вопрос… Почему Саша Вязьметинов пошел на преступление?
— Откуда же мне знать?
— А почему Онегин застрелил Ленского, знаете? Конечно, знаете. Почему Раскольников зарубил женщин: Почему Отелло задушил Дездемону? Знаете. А почему ученик Саша Вязьметинов обокрал квартиры — не знаете. А?
Она тоже встала. Носик — греческий или римский? — побелел морозно.
— Вы не работник милиции, а демагог.
— Да ведь вы тоже не учительница, — добродушно улыбнулся он. — Вы не учительница, а поучительница.
16
Приресторанный бар казался сумрачной расщелиной: узкий, светильники притушены, темное дерево стен выглядит иконным, табачный дым синит остатки света… Только за стойкой белела яркая полоса, в которой барменша творила свои коктейли и чашечки кофе.
Леденцов разглядел: муж потерпевшей Анны Васильевны Смагиной сидел в самом конце стойки, в конце бара, как в серой норе. Но свободных мест рядом с ним не было.
Вчера капитан Петельников, когда они встретились накоротке, рассеянно спросил, что, интересно, поделывает вечерами муж Смагиной. Леденцов знал приказную силу этих рассеянных вопросов. И сегодня он уже смог бы ответить, что вечерами муж Смагиной сидит в серой мгле приресторанного бара и пересчитывает годовые древесные кольца на полированной стойке. Оставалось лишь подсесть. Сдерживало опасение, что Смагин его узнает: мог запомнить с посещения их квартиры.
Леденцов прошел в ресторанный вестибюль, в тихий уголок. Для таких моментов был припасен тонкоматерчатый берет, который натягивался на голову, как чехол, и закрывал опознавательную шевелюру до единой волосинки. И темные очки, и сумка через плечо. Полумрак в баре завершит маскировку. Он глянул в зеркало: там переминался студент, забежавший выпить фруктовый коктейль. Но всегда удивляло одно: стоило надеть этот безразмерный берет, как нос заметно удлинялся, будто подрастал.
Леденцов вернулся в бар и сразу увидел, что рядом со Смагиным освободились два места. Он сел на круглое высокое сиденье, похожее на высоконогую кнопку.
— Шоколадный коктейль и кофе, пожалуйста.
Появление нового соседа Смагина не привлекло. Он хмуро, но с прочувственным вниманием следил за своей пустой рюмкой, будто видел в ней то, что другим было не разглядеть. Его худое лицо откровенно краснело и вроде бы задубилось горячим и дымным воздухом бара.
Леденцов отпил коктейль. Разбуженный этим действием соседа, Смагин повернул голову и сказал негромко, но со значением:
— У киоска «Соки — воды» стоят хмурые народы.
— Выпить не на что? — обрадовался Леденцов поводу.
— Не проблема.
— А в чем проблема?
— Выпьешь со мной?
— Можно, — согласился Леденцов, у которого от одного запаха алкоголя начинало щемить в желудке.
Смагин уставился на барменшу — та дрессированно оставила кофейные чашки:
— Слушаю, Анатолий Семенович…
— Веруша, еще две рюмки.
Вот как: Анатолий Семенович, Веруша… Свой человек. Значит пасется тут давненько.
Смагин пил только коньяк. И когда он запрокинул рюмку для единого глотка, Леденцов скоренько выплеснул свою в коктейль, чмокнул, якобы для удовольствия, и отхлебнул кофе.
— Тайна во мне сидит роковая, — признался Анатолий Семенович, приглаживая жидкие волосы.
Леденцов равнодушно отпил кофе, но внутри все натянулось от зажатой радости. В конце концов, кто такой оперуполномоченный уголовного розыска, как не охотник за тайнами?
— Ты меня не заложишь? — вдруг спросил Анатолий Семенович.
— Ну, если вы человека убили…
— Не пыли! Моя фамилия — Смагин. Но я не Смагин.
— А кто же вы?
— По паспорту — Смагин. А по существу совсем другой. Вот где зарыта моя тайна…
— Кто же вы? — прямовато переспросил Леденцов.
— Моя настоящая фамилия гнусная.
— Вообще-то, не в фамилии дело…
— А вернее, звериная.
— Полно звериных фамилий: Зайцевы, Волковы, Львовы…
— У меня шакалья.
— Шакалов, что ли?
— Если бы Шакалов, а то ведь Шакало.
— Как же ее поменяли?
— Взял фамилию жены. Не позор ли? Мужик носит женину фамилию. Веруша, еще по одной.
Оперуполномоченный уголовного розыска — это охотник за тайнами. Не за всякими, а лишь за криминальными; пусть попадаются и не криминальные, но тогда хотя бы умные.