— Не признаю чужого, товарищ капитан.
— Допустим, геолог разрешил выбрать…
— Комбайн с телерадиомагнитофоном.
— Сразу видно, что не влюблен. А то бы взял теплую шубку и красивый камень для дамы.
Подскочившая машина увезла капитана. Леденцов, так и не успев ответить, пошел к себе, раздумывая, как любовь могла подвигнуть человека на кражи. Говорят, есть любовь неземная, безответная, роковая… А эта какая же — криминальная?
Перегнувшись, Леденцов мог в своем малом кабинете достать почти любую точку. Когда он постреливал пишущей машинкой, оборачивался к сейфу, выдвигал ящики стола и протягивал руку за телефонной трубкой, то походил на гибкий манипулятор, установленный посреди квадратной комнатушки, — походил, даже почесывая рыжий затылок.
Первая версия заключалась в работе с судимыми. Но проверять алиби всех судимых было трудоемко, да и не к чему. Расстояние меж обеими кражами в один квартал наводило на мысль, что вор скорее всего тутошний. Поэтому сперва решили заняться судимыми микрорайона. И Леденцов завяз в пласте бумаг — справках, картотеках, статотчетах, перфокартах…
Но он проделывал еще одну, более важную и просеивающую работу — выделял среди судимых лиц, предрасположенных к кражам, или, как говорил капитан, криминально обеспокоенных. Не забывал он и своей версии о преступнике-психе, вникая в аномальные кражи, в зигзаги поведения, в медицинские справки… Расплывчатость критериев заставляла полагаться главным образом на здравый смысл да интуицию, поэтому со стороны казалось, что Леденцов глядит в бумаги непонимающе…
После колонии человек отработал три года, женился, ни в чем плохом не замечен — отпадает. У этого двое детей, вступил в жилищный кооператив… Этот учится заочно, передовик… Этот зарабатывает по четыреста рублей в месяц… А этого он помнит, этому урока хватит на всю жизнь…
Не оборачиваясь, Леденцов протянул руку к сейфу, в нижнем отделе нащупал бутылку минеральной воды и допил ее из горлышка. И поморщился: за что капитан любит такую водичку?
…Этот после колонии переменил четыре места работы — нужно его проверить. Этот выпивает, дважды отдохнул в вытрезвителе… Этот вообще с год катался по стране и только вот приехал. А этого он тоже знал, этот на все способен…
Дверь открылась, чуть было не достав до стола. Вошедшая женщина хотела оглядеться, но малость кабинета не позволила. Леденцов вскочил, наученный относиться к потерпевшим с особой предупредительностью. Смагина села на подставленный стул, единственный в этой комнате, не считая леденцовского.
— Я пришла к товарищу Петельникову, но его нет.
— Да, он уехал.
— Тогда, может быть, к вам…
— Мы с ним одно и то же, Анна Васильевна, — заверил Леденцов, полагавший себя обязанным знать имена лиц, по делу которых он работает.
Смагина села бережливо, умещая на стул свое короткое полное тело. Он всматривался в ее лицо, ожидая услышать какую-нибудь благую весть. Вспомянутую деталь, увиденного преступника, услышанный разговор… Но круглые щеки женщины были покойны.
— Я бы всех воров и жуликов, товарищ сотрудник, высылала бы на остров. Пусть там воруют друг у друга и кормятся тем, что сами вырастят.
— Интересный проект, — согласился Леденцов.
— И справедливо, и гуманно. Почему так не делают?
— Островов свободных нет, Анна Васильевна.
Неужели она пришла ради улучшения законодательства? Впрочем, кому же улучшать законы, как не людям, испытавшим преступность на своей шкуре?
Смагина открыла сумочку и положила на стол листок бумаги.
— Это насчет острова для преступников?
— Нет, заявление.
— Какое?
— Петельников велел сообщить, если что обнаружится…
— А что обнаружилось?
— Золотые часы еще пропали.
— Почему же вы сразу этого не заметили?
— Они были спрятаны в вазочку из-под цветов. Ну, сразу не схватилась…
— Сколько они стоят?
— Сто шестьдесят рублей.
Леденцов прочел заявление с подробным описанием марки часов, пробы золота, дня покупки, потертости ремешка… Смагину вместе с заявлением надлежало срочно отправить к следователю.
— Неуютно у нас стало в доме, — вздохнула женщина.
— Почему?
— Будто случилось что…
— И случилось: пропали ценности.
— Дело не в этом. Квартира стала вроде чужой.
Леденцов не понимал ее. Да теперь и не очень слышал, занятый мыслями, идущими от нового факта…
Странные кражи? Отнюдь. Брал, что было полегче, что было понужнее. У Смагиных взял деньги и золотые часы, у геолога — ценный камень и дубленку. Деньги же под этим корешком мог и не заметить. Заурядные кражи. Тут капитан ошибся…
И Леденцов подумал, что его версия с психом испарилась: заурядные кражи совершаются заурядными ворами.
Анна Васильевна вдруг открыла свою чемоданистую сумку и на справки и карточки, на статотчеты и перфокарты выложила одну за другой пять голубых пачек стирального порошка «Лоск».
— Бежала мимо хозяйственного… Передайте товарищу капитану.
— Ага, взяточка. — Леденцов запустил руки в карманы, отыскивая деньги.
5
Александр Наумович вернулся домой с суточного дежурства. В передней его встретил серый кот Мурзя. Жены, обычно бегущей на скрип двери, не было. Александр Наумович прошелся по квартире, заглянул в ванную и мудро решил, что коли жена не встретила, то ее нет дома.
— А где хозяйка? — все-таки спросил он у кота.
Мурзя не ответил, отирая бок о его брючину. И Александр Наумович вспомнил, что жена пошла к сестре, о чем и предупреждала.
Он любил эти тихие утра и усталые приходы с дежурств: дом молчалив, не кричат телевизоры, не нудит телефон, за окошками светота и после бессонных суток все кажется чуточку ненастоящим, вроде бы опьяненным. Обычно минут десять он позволял себе шататься по квартире и разглядывать ее, словно не был здесь целый год. Потом делал то, что стало уже привычкой: глубокомысленно заводил будильник, неспешно поливал огуречный мини-парничок, кидал свойский взгляд на градусник и наливал молоко Мурзе. И смотрел, испытывая прямо-таки отеческое удовольствие, с какой скоростью шершавый котиный язычок нырял в блюдце.
Животное попало в дом случайно. Как-то в июне Александр Наумович приметил у метро группку людей. Думал, что торгуют кефиром в пакетах, и подошел. На асфальте стоял ящичек с сеном, в котором недоуменно копошилось четыре котенка. Никуда не убегавших, ждущих. Ничьих, подброшенных. Какая-то добрая душа не смогла их утопить и принесла сюда в расчете на другую добрую душу. Котят разобрали. Александр Наумович взял дымчатого, походившего на комок тополиного пуха.
Комок вырос и стал заурядным серым котом, которых обычно кличут Васьками. Его, правда, назвали Мурзиком. Но была у кота своя диковинка: любил смотреть телевизор. Мяукал и бросался в ноги, требуя включить экран. И смотрел. Даже когда все уходили, он оставался на пуфике и глядел на картинки своими зелеными глазами. Значит, понимал, коли интересовался.
Александр Наумович прочел сегодняшнюю программку и кота обнадежил:
— В девятнадцать десять — эстрадный концерт, а в двадцать — мультики…
Мурзя кивнул, долизывая молоко.
Александр Наумович вымыл руки, отложив душ на вечер. Одному завтракать было непривычно, да и усталость на аппетите сказалась. Он вздохнул, решив обойтись чаем. Возраст есть возраст. Шестьдесят не много, да три года лишних.
Лег он на диван в пижаме, оставив большой сон на ночь. Подремлет до прихода жены. И оттого, что ждал ее, сон пошел зыбкий, с какими-то провалами и пробуждениями. Но эту неопределенность он любил за полеты в приятное бессознание и за последующую минуту бодрствования, достаточную, чтобы увидеть себя дома, не на работе.