— Сабина — это?..
— Корова, — объяснил Юрий Юрьевич. — Голштино-фризка! Порода такая. Рекордистка! За год около восьми тысяч килограммов молока дает. А по району в среднем — по три с половиной тысячи… Боюсь, как бы не погибла. — Он покачал головой и повторил: — Тяжелые роды, очень! Ветврач вторые сутки от нее не отходит. Не дай бог потеряем. На ее потомство большие надежды.
Рогожин сказал это с такой болью, что не поверить в его искреннее переживание было невозможно.
Игорь Андреевич прикидывал, в каком направлении вести допрос дальше.
— Вы говорите, что возились с глушителем минут двадцать? — задал он вопрос.
— Я не смотрел на часы. Может, меньше, а может, и больше, — хмуро ответил Рогожин.
— Вы не помните, мимо вас не проезжала машина?
Юрий Юрьевич задумался.
— Проезжала. И кажется, не одна.
— Сколько и какие?
— По-моему, две… Одна, если судить по звуку двигателя, «Запорожец», другая — «Жигули».
— Цвет? — спросил Чикуров.
— Вот уж чего не разглядел из-под машины, — развел руками главный зоотехник. — Колеса только промелькнули.
«Вполне может быть», — подумал Игорь Андреевич.
— Скажите, Юрий Юрьевич, а выстрелов вы не слышали?
Рогожин отрицательно покачал головой.
— Постарайтесь припомнить, — настаивал следователь.
— Не знаю, — уже менее уверенно ответил Рогожин. — Да и как бы я разобрался? Гроза надвигалась, грохотало изрядно.
«Ох эта гроза! Правильно сказал прокурор: здорово она спутала карты», — припомнил слова Харитонова Чикуров.
— Скажите, — неожиданно спросил Юрий Юрьевич, — неужели вы подозреваете меня всерьез?
— Поймите правильно, — осторожно начал следователь, — вы оказались неподалеку от места происшествия… Ребята сказали…
— Ну и что? — перебил его Рогожин. — Это совпадение! Честное слово, роковое совпадение! Неужели вы думаете, что я мог бы пойти на убийство из-за матери?
— Почему из-за матери? — спросил следователь.
— Вам уже наверняка рассказали. — Зоотехник недоверчиво посмотрел на Игоря Андреевича. — Ну, за то, что с ней так поступили…
— О вашей матери я слышу впервые, — признался Чикуров. — Поверьте.
Ничего о матери задержанного ни Макеев, ни Латынис ему не сообщили. Не знали или просто не успели.
— Конечно, обошлись с ней не очень красиво, — сказал Юрий Юрьевич. — Но это не повод, чтобы сводить счеты. Тем более стрелять в человека! И в кого? В Баулина! Ему столько людей обязаны здоровьем. Да что там здоровьем — жизнью! — Он решительно тряхнул головой. — Нет, нет и нет! Я совершенно ни при чем…
— А как именно поступили с вашей матерью? Кто конкретно? — спросил Чикуров.
— Не хочется вспоминать, — устало произнес Рогожин, но все же пояснил: — Она ведь травница… Пригласили ее в клинику… Оклад положили… Честное слово, она не набивалась… Работала с душой, помогала освоить лекарственные препараты… Потом вдруг мать уволили. Ничего не объяснили… Разве так поступают с пожилым человеком?
— Кто? Кто так поступил?
Юрий Юрьевич смахнул невидимые соринки с колен, хмуро посмотрел в окно.
— Не знаю, не знаю… Баулин тут виноват или кто другой… Да и давно это было. — Он махнул рукой. — Мать забыла, но я, честно говоря, забыть не могу. Точнее, просто я прервал с Евгением Тимуровичем, как говорится, дипломатические отношения. Не здороваюсь… Но чтобы стрелять!..
Больше ничего конкретного от Рогожина об этой истории следователь не узнал. У задержанного был измученный вид, глаза красные.
— Понимаете, товарищ следователь, — признался он, — всю ночь не спал, был на ферме. Потом здесь вот перенервничал… Голова совершенно не варит…
«Кажется, зря подвергли человека такому испытанию», — пришел к выводу Чикуров.
Он сходил к дежурному, попросил принести и подключить телефон.
— Звоните, пожалуйста, куда вам надо, — сказал Чикуров Рогожину. — А я пока послушаю нашу беседу, а то, чего доброго, техника подведет…
— Вот спасибо! — обрадовался зоотехник и тут же начал накручивать телефонный диск.
Игорь Андреевич принялся слушать запись допроса. Убедившись, что все в порядке, он предложил Рогожину ознакомиться с кратким протоколом допроса, написанным рукой следователя, одновременно пояснив, что сегодня вечером он отпечатает протокол допроса с магнитной ленты, а завтра утром тот сможет прочитать его и подписать.
Игорь Андреевич взглянул на часы. Латынис что-то задерживался.
Домработница профессора Баулина, Валентина Карповна Савчук, лежала в четырехместной палате поселковой больницы.
— Шейку бедра сломала, — со вздохом пожаловалась пожилая женщина. — Железки какие-то вставили… Когда поднимусь — одному богу известно.
Три ее соседки ушли смотреть телевизор: они были ходячие больные. Латынис попросил дежурную медсестру задержать их столько, сколько ему понадобится для беседы с Савчук.
— Так как же с вами получилось такое, Валентина Карповна? — спросил он у женщины.
— Полезла на стремянку, хотела любимую картину Евгения Тимуровича тряпочкой обтереть, вот и свалилась, — ответила домработница. — Да что вы обо мне-то?.. Господи, и что же это на свете делается! — Она всхлипнула, вытерла глаза кончиком платочка, повязанного на голове. — Нашли хоть того ирода, который стрелял в Евгения Тимуровича?
— Пока нет. Но найдем обязательно, — пообещал оперуполномоченный. — У меня к вам несколько вопросов.
— Спрашивай, мил человек, спрашивай, — закивала старушка.
— Вы давно работаете по хозяйству у профессора?
— Уж почти пять лет. Считайте, как он переехал в Березки… Жена его, Регина Эдуардовна, не хочет жить здесь. Я понимаю, в Москве лучше. Да и дочку учить надо… Но в доме ох как нужна женская рука…
— Кто у него бывал?
Савчук задумалась. Она была маленькая, чистенькая, с гладким небольшим личиком, на котором больше всего выделялись живые, еще совсем молодые глаза. И руки у Валентины Карповны были аккуратные, с тонкими пальцами.
— Разные люди захаживали, — промолвила она после некоторого молчания. — Вас кто из здешних интересует?
— И здешние и приезжие, — уточнил Ян Арнольдович.
— Тутошние заглядывали редко… Местный хозяин…
— Это кто? — не понял Латынис.
— Известно кто — Аркадий Павлович. Ну, Ростовцев. Иногда заходил Василий Васильевич, тоже важная шишка в «Интеграле». Но, правда, он пореже навещал… В последнее время, когда я еще на ногах была, пожалуй, чаще всего заходил Анатолий Петрович Голощапов, из клиники. Они с Евгением Тимуровичем могли часами говорить, иногда до полуночи засиживались…
Она замолчала.
— А из женщин? — осторожно поинтересовался Латынис.
Савчук подумала, вздохнула.
— Были у него гости женского пола, — сказала она негромко, глядя в стену. — Но я так думаю, что это по работе.
— А кто именно приходил к профессору?
— Разные бывали… Аза Орлова. Главная медсестра, — не очень охотно сообщила Савчук и добавила: — Бумаги ему приносила. Из клиники… Ну, еще заведующая отделением Людмила Иосифовна Соловейчик. Обсуждали дела… Больше никого не припомню.
«Негусто», — подумал Латынис и спросил:
— А нездешние?
— Этих много бывало. — Валентина Карповна нахмурилась. — Нахальный народ, скажу я вам. Прогонишь в дверь — в окно лезут… И все только одно: «Помогите положить в клинику». Или же «Баурос» просят. Никакого покою не было!
— Больные, — заметил Ян Арнольдович. — Человек ради своего здоровья на что только не пойдет.
— Но ведь и о других думать надо! — возразила старушка. — Евгений Тимурович себя не щадил. На работе намается, придет домой — и тут отдохнуть не дают. На машинах приезжали, автобусом, пешком… А сколько писем пишут! Почтальон сумками таскает… Лично я так считаю: нужно тебе лечиться — обращайся в клинику. Дома же доктора не тревожь… Вот англичане правильно говорят: мой дом — моя крепость. Верно?
Латынис с любопытством посмотрел на Валентину Карповну: ишь ты, даже про англичан знает…
— Значит, людей приходило много? — задумчиво произнес он.
— Я же говорю: отбоя не было… Евгений Тимурович добрый, всех принимал. Когда я дома находилась, то отшивала. Идите, говорю, в клинику, прием там. И точка.