Леон оскалил зубы в безжалостной улыбке.
– Не примет и «awl», что значит «all», и вот эти четыре черточки, означающие «for», и имя «Margaret», и даже последнее «Mark»[3]? – поинтересовался он.
Лезерсон с усилием взял себя в руки.
– Дорогой мой, сама мысль об этом смехотворна – он собственноручно написал завещание…
Леон, встав, с грозным видом прервал Лезерсона.
– Он не умел писать! – воскликнул Гонсалес, и Лезерсон побледнел. – Он мог нарисовать вот эти символы, но не сумел бы начертать собственное имя. Если бы миссис Стамфорд увидела свидетельство о браке, то обратила бы внимание, что вместо подписи там стоит крестик, – и поэтому вы вставили в завещание чудесный пассаж насчет того, что она не должна пытаться официально подтвердить факт своего замужества… Именно потому и держали ее пленницей в Харлоу, дабы она не вздумала предпринять независимое расследование.
Внезапно Лезерсон метнулся к столу и выдвинул ящик. В мгновение ока в его руке оказался автоматический пистолет. Бросившись к двери, он распахнул ее и закричал:
– Убивают!
Резко обернувшись к застывшему Гонсалесу, прицелился и спустил курок. Раздался щелчок… и ничего более.
– Я вынул патроны из обоймы, – хладнокровно сообщил ему Леон, – и та маленькая трагедия, которую вы столь искусно разыграли, превратилась в фарс. Мне самому позвонить в полицию или это сделаете вы?
Полицейские из Скотланд-Ярда арестовали Лезерсона в тот момент, когда он садился на пароход в Дувре.
– С утверждением завещания могут возникнуть некоторые сложности, – заявил Манфред, читая отчет об этом деле в вечерних газетах, – но присяжным не потребуется много времени, чтобы определить нашего друга Льюиса туда, где ему самое место…
Немного погодя, когда они стали расспрашивать Леона – Пуаккар пожелал набросать психологический портрет преступника, – Гонсалес снизошел до объяснения.
– Из этого ребуса мне стало понятно, что Марк не умел писать, а тот факт, что в завещании не содержалось указаний для миссис Стамфорд выйти замуж за Лезерсона, и подсказал мне – последний женат и любит свою жену. Остальное было просто до неприличия.
Из троих мужчин, штаб-квартира которых располагалась на Керзон-стрит, Джордж Манфред был самым привлекательным. Внешность и манеры выдавали в нем настоящего аристократа. Он всегда выделялся даже в толпе, причем не только благодаря своему росту; было в нем нечто неуловимое, некое свидетельство благородного происхождения.
– Джордж похож на чистопородного скакуна, случайно оказавшегося в табуне шетландских пони[4]! – восторженно заметил однажды Леон Гонсалес, что было недалеко от истины.
Между тем именно Леон пользовался популярностью у обычных женщин, да и у необычных тоже. Роковой ошибкой было отправлять его расследовать дела, в которых оказывались замешаны дамы; не только потому, что он отличался изрядной склонностью к флирту, но и оттого, что можно было питать полную уверенность: он вернется, оставив позади очередную воздыхательницу, которая станет бомбардировать его письмами длиной не меньше чем в десять страниц каждое.
Впрочем, из-за этого он чувствовал себя несчастным.
– Я ей в отцы гожусь, – жаловался Леон однажды, – и даю честное слово, что всего лишь пожелал ей доброго утра. Вот если бы держал ее за ручку или напел бы вокальную партию-другую ей на розовое ушко – тогда да, я бы заслужил самое суровое порицание. Но, Джордж, клянусь тебе…
Однако Джордж был не в силах вымолвить ни слова, потому что давился безудержным смехом.
Тем не менее Леон мог безупречно перевоплотиться и в страстного влюбленного. Как-то раз в Кордове он взялся ухаживать за одной сеньоритой – и три ножевых шрама на правой стороне груди стали свидетельством его несомненного успеха. Что же до двоих мужчин, напавших на него, то они оба мертвы, поскольку своими действиями он привлек к себе одного человека, которого разыскивала полиция Испании и Франции.
Однажды весенним утром Леон был особенно словоохотлив, осыпая комплиментами стройную прелестную темноглазую леди, которую встретил в Гайд-парке. Прогуливаясь там, он сразу заметил ее, медленно и в полном одиночестве шествующую мимо. Эта изящная женщина лет тридцати обладала безупречной кожей и глубокими темно-серыми глазами, казавшимися почти черными.
Встреча их была отнюдь не случайной, ибо Леон следил за ее передвижениями на протяжении вот уже нескольких недель.
– Вы посланы в ответ на мои молитвы, прекрасная леди, – сказал он. Еще больше экстравагантности его облику добавляло то, что говорил он по-итальянски.
3
Имеется в виду, что писал неграмотный человек: awl = all (