Как обычно, мы для абордажа предпочли форму бойцов Содружества — их не так боятся, как туронцев. С сержантскими шевронами на скафандре (а смысл сообщать врагу свое настоящее звание?), я первым забрался в абордажную шлюпку.
Операция прошла гладко, четко и чисто. Команду транспортника сеорцы вырезали, а заложников (тридцать пигалиц из числа золотых детишек да пять преподавателей-снобов) заперли в трюме. Раздолье для абордажа — можно стрелять хоть из ракетницы!
В общем, не абордаж, а тренировка для курсанта-первокурсника.
Прошли между дюз, вскрыли обшивку транспортника и влезли в реакторную зону. Там же, из общей сети, узнали обо всех передвижениях на судне и уже спокойно взялись за сеорцев.
В бою не то, чтобы кого-то потеряли, у меня не был ранен ни один боец! Зато тупорылых ящеров покрошили в хлам.
— Ты вытаскивал меня из-под туши убитого сеорца, — сказала Мэри, и в ее взгляде я прочел застарелый, давно выдохшийся страх. — Помнишь?
Я помнил.
Девчонка сидела крайне неудачно. Ей не повезло, когда мы ворвались в трюм. Троицу покрытых бурой чешуей ящеров мы срезали мгновенно. А четвертого я прикончил собственноручно, — вошел в раж и свернув ему шею. А он, подлец, стокилограммовой тушей брякнулся на эту пигалицу, вжавшуюся в угол.
Да, я помнил. Помнил, как своротил труп ящера, протянул руку малышке, помогая подняться. И мне в самую душу заглянула юная девчушка, секунду назад готовившаяся отдать Ригхту душу. Ну и глаза у нее были — большие, круглые, как у испуганной птицы. Только и могла, что хлопать ресницами, словно альвирская бабочка пышными крыльями.
Девчонка так опешила, что ни тогда, ни позже, когда мы передавали драгоценных отпрысков семьям, не поблагодарила.
И вот, значит, как решила это исправить…
— Этот размер тебе должен подойти, — девчонка воспользовалась моим замешательством и сунула груду одежды. — Переоденься, и садись к столу.
Гребаные эстеты! Разве это еда?!
На красиво сервированном столике несколько тарелок. На одной россыпь крошечных бутербродов, размером с ноготь на моем большом пальце. На другой фаршированные какой-то гадостью перепелиные яйца. Рядом: блюдо с изумительно тонко, почти до прозрачности, нарезанной рыбой, да еще каждый кусочек педантично завернут в сомнительного цвета листок зелени. Только маньяк может готовить такое! А в серебряной ракушке соус, напоминающий спирально закрученный помет угнаухта.
Разве это еда? Этим нужно кормить мужчину?
Но я все же смолчал. Отчасти из-за того, что не хотел быть неблагодарным, но больше оттого, что заметил на выдвижном столике добавку.
«Ну, — пронеслась в голове веселая мысль, — мне ведь приходилось даже гаальских мышей лопать, так отчего не отравиться этой гадостью?»
И я принялся ужинать. Старался не слишком торопиться, не то закончил бы за полминуты. Но все же украдкой, делая вид, что тянусь к бутерброду, попутно хватал все, что попадется, отправляя в рот нормальные порции. Не беда, что вкус смешивался, зато желудок благодарно подхватывал еду чуть ли не налету.
Когда принялся за вторую порцию, в голове уже более-менее оформился приблизительный план действий.
— Значит, университет искусств, — наконец проговорил я. — Да, помню ту операцию.
Вырванная из задумчивости девчонка едва не опрокинула на себя напиток. Сдерживая ухмылку, я продолжил:
— Забавно. Кто бы мог предположить, что однажды одна из тех перепуганных пигалиц…
Я замолчал, вернувшись к еде. Нет, не зря у нас на Туроне верят, что глупцов даже крепость не защитит, а умным и отважным воинам сама Судьба благоволит, подсовывая в колоду хорошие карты.
Девчонка пикнула из кресла:
— Я рада, что встретила тебя на ярмарке.
Я одарил ее долгим взглядом. В мыслях быстро и четко выстроилась новая картина происходящего.
Да, рыжая бестия не врала. Она действительно возвращала долг. Какими ухищрениями и способами — не важно. Но она, Ригхт, забери мою душу, если я не прав, лжет, как пеленгский чиновник, делая вид, что не желает лечь под меня! Думает, поджала губки и уселась подальше и — все? Этого хватит? Как бы не так! Только слепец не заметит этой скованной позы, этого томного блеска в хитрющих зеленых глазах, этих мимолетных взглядов на меня, едва я пошевелюсь и футболка натянется на моих мышцах. И сразу на щечках полыхает лихорадочный румянец, а белоснежные зубки легонько прикусывают уголок нижней губы.
А если и этого мало, — можно добавить для полноценной картины. Например, хорошим штрихом станут твердые от возбуждения сосочки и сбивчивое дыхание.
Нет, девчонка определенно млеет.