Как выяснилось на следствии, Соколова говорила иногда знакомым, что убьет своего любовника, если он вздумает бросить ее.
Между прочим, в обвинительном акте указывалось также, что Свиридов дремал уже, когда любовница начала зверски расправляться с ним.
Весь избитый, он открыл глаза и слабым голосом попросил пить.
Соколова подала ему воду, но он в ту же минуту скончался.
— Признаете вы себя виновной? — спросил председательствующий Д. Ф. Гельшерт у подсудимой.
— Признаю, — последовал тихий ответ.
По словам Соколовой, она не хотела убивать своего любовника, так как любила его больше жизни.
— Я просто не знаю, что со мной сделалось тогда. До сих пор не могу опомниться… Точно страшный сон. Мне никогда не простится этот незамолимый грех.
Из свидетельских показаний обнаружилось, между прочим, что покойный кондуктор был незавидный человек в нравственном отношении. Он пользовался скудным заработком своей любовницы, пьянствовал и несколько раз бросал ее.
В то же время оказалось, что и сама Соколова — несколько странный субъект. В детстве она упала с крутой горы головой и с тех пор страдает сильными головными болями. Во время совместной жизни ее с Свиридовым у нее случались иногда припадки падучей болезни, и с пеной у рта она каталась по земле. Припадки эти по большей части происходили тогда, когда она бывала чем-либо сильно расстроена. Помимо того, в роду подсудимой замечались даже случаи психического заболевания, а отец ее был паралитик.
Невольно зарождалось сомнение в нормальности психического состояния Соколовой.
Находя, что в деле обнаружились новые обстоятельства, имеющие важное значение для обвиняемой, присяжный поверенный М. К. Адамов ходатайствовал о врачебной проверке этих обстоятельств. Перед присяжными заседателями возникал вопрос: была ли Соколова вменяема в момент преступления?
Окружной суд согласился с доводами защиты и постановил дело слушанием отложить и направить его, для доследования, в санкт-петербургскую судебную палату.
УБИЙСТВО ТОВАРИЩА
16 сентября 1901 года в один из петербургских трактиров, носивший заманчивое название «Золотая нива», зашли два молодых человека.
Дружески разговаривая между собой, они потребовали водки и уселись за свободный стол. Рядом с ними находились другие посетители, и тем не менее никто не замечал чего-либо подозрительного в обращении молодых людей. Они не только не ссорились, но даже старались тихо говорить, чтобы не обратить на себя внимания.
После водки они выпили пива, а затем спустя некоторое время один молодой человек приподнялся со стула и направился к выходным дверям. Около порога у него упала на пол шляпа, но он не поднял ее и с непокрытой головой вышел на улицу.
Товарищ его все еще оставался в трактире, и когда половые подошли к нему — они, к своему ужасу, нашли его неподвижно лежавшим на полу в луже крови.
Молодой человек находился уже в бессознательном состоянии, и в левой стороне груди его виднелась широкая ножевая рана.
В трактире поднялся переполох, немедленно прибыла полиция, и раненый был отправлен в ближайшую больницу, но он от тяжелого ранения по дороге скончался.
При медицинском вскрытии трупа выяснилось, что рана молодому человеку была нанесена с такой силой, что одно ребро оказалось перерезанным, а сердечная аорта — проколотой.
Убитый был крестьянин Субботин, по ремеслу портной. Вместе с ним в мастерской М. Андреева, на Ивановской улице, служил также и крестьянин Василий Сапогов — молодой человек, 21 года.
Будучи грубым, вспыльчивым человеком, покойный Субботин часто ссорился со своими товарищами. Накануне преступления, обозлившись за что-то на Сапогова, он облил его из ковша водою, а затем ударил ковшом так сильно, что рассек ему голову до крови.
Последнее обстоятельство, по-видимому, сильно подействовало на Сапогова. Он стал задумываться, был взволнован и находился в крайнем раздражении.
На другой день, утром, возвратившись из бани, Сапогов стал разыскивать в мастерской своего обидчика.
— Где Субботин? — настойчиво спрашивал он.
— Не знаем, — говорили портные, — ушел куда-то.
— Я отыщу его и отомщу… Я никогда еще не видал своей крови, а он мне искровенил голову… Узнает он меня! — волновался Сапогов.
— Ну, полно! Оставь! — пробовали его успокоить.
— Нет! Будет душа его у меня в кулаке!