После пожара дачи свидетель действовал заодно с интересами страхового общества, не желающего платить премии, — «подавал руку помощи утопающему страховому обществу», как выразился сам свидетель.
— А не писали ли вы донос прокурору, что в истории с пожаром дачи вашего брата заметно убийство? — осведомляется защита.
— Это я не делал и вам не советую делать!..
С покойным доктором Краевским свидетель однажды «немного» поссорился.
— И долго тянулась эта ссора? — спрашивает присяжный поверенный Марголин.
— Лет пять, не больше… Из-за пустяков разошлись.
— А можно узнать, что это за пустяки?
Оказывается, что свидетель продал какую-то дорогую вещь и получил за нее деньги, между тем как покойный доктор считал эту ведь своей собственностью.
— Что же касается наследства, о котором все говорят, то я считаю получение наследства вообще нарушением порядочности и государственного строя. Это указывают мой ум и сердце, — философствовал Сигизмунд Краевский.
От «наплыва зловредных существ» на свидетеля была одно время подана жалоба прокурору.
— Может быть, и теперь есть жалоба? — не унимается защита.
— Н-не знаю, — с достоинством отвечает свидетель.
В заключение он просит суд отпустить его домой.
— Я очень утомился и могу оказаться бесполезным для отечества, — витиевато мотивировал он свое ходатайство.
Суд, однако, счел пока преждевременным удовлетворить эту просьбу.
Любопытство публики дошло до апогея, когда председательствовавший отдал распоряжение ввести в зал крестьянина Алексея Полоза.
Сотни глаз впились в этого свидетеля. Дамы в ажитации поднимаются со своих мест, чтобы лучше рассмотреть красивого, франтоватого кучера, предполагаемого счастливого соперника Ведерникова. Молодой человек, лет 27, прилично одетый, в белом воротничке и в брюках навыпуск, он непринужденно входит в зал. Начисто выбритое лицо его, с небольшими подстриженными усами, носит грубый, вульгарный отпечаток. Роста немного выше среднего, прилизанный, с тонкими вогнутыми ногами, он способен играть роль сердцееда в простом рабочем кругу.
По-видимому, раньше он находился на военной службе и обнаруживает вполне солдатскую выправку. На все задаваемые ему вопросы он беспрестанно твердил: «Так точно», «Никак нет» и «Не могу знать».
На службу к Краевским этот кучер поступил недели за четыре до пожара и, по его показанию, долго не подозревал о разыгрывавшейся ревности Ведерникова. О своих отношениях к хозяйке кучер говорит очень сдержанно, не позволяя себе ни одного намека на близость с ней.
После пожара Краевская, перебравшись на другую дачу, приказала ежедневно ночевать на этой даче и Полозу, обыкновенно спавшему раньше при конюшне на другом дворе.
— Нас только две женщины, и я боюсь, — объяснила она свое распоряжение.
Кучер спал в мезонине, «от скуки» подшивал хозяйке полотенца и ездил с ней в Петербург в одном и том же вагоне и на одном извозчике.
Куря втихомолку папиросы, он почему-то старался скрывать это от Краевской.
Ведерников стал посылать его однажды в пожарное депо с поручением, но кучер не пошел и был поддержан своей хозяйкой.
— Вы служите у меня, а не у Ведерникова, — говорила она сердито.
В первых числах августа, когда Ведерников озлобленно добивался объяснения у молодой женщины, последняя под влиянием испуга заперла и свою комнату, и дверь, которая вела в помещение кучера.
— Зачем же вы-то были заперты? — спросил председательствующий.
— Не знаю, — коротко отвечал Полоз, плутовато взглядывая по сторонам.
Свидетель объяснил тем, что Ведерников в последнее время был в высшей степени возбужден, бегал по комнатам Краевской с револьвером и угрожал смертью. Спал он одетый, не расставаясь с револьвером. Падчерица Краевской тайно отобрала у него смертоносное оружие и передала мачехе, а от последней револьвер перешел к Алексею Полозу. От нее же он получал в подарок дорогие батистовые платки и разные вещи из белья ее покойного мужа.
6 августа Ведерников возвратился на дачу в полночь и позвонил.
На даче царило полнейшее безмолвие.
Молодой человек нетерпеливо зазвонил во второй раз и через стеклянную дверь увидел испуганно выбежавшую из кухни полуодетую Краевскую. Из этой кухни ход шел наверх к кучеру.
Ведерников почувствовал себя опозоренным и был придавлен ревностью.