— А почему это тебе наша поэзия не нравится? — зло спросил Гванук… опять, чтобы хоть что-то сказать. И не растерять запас накопившейся злобы.
— Ах, я опять неверно высказался! — заелозил Ивата. — Не ваша поэзия. У нас тоже есть подобное — канси. Выспренные стихи на языке жителей Мин. И в подражание их стилю. Получается, какое-то ненастоящее… Вот вы, чосонцы, говорите на своем языке. Мы — на своем. У наших народов свои мысли, мы выражаем их по-своему. Вот это и должно быть в стихах, понимаешь?
Гванук вдруг понял, что совсем не узнает Даичи. Писарь напрочь забыл то, зачем пришел. Подавшись вперед, он с неожиданной страстью начал говорить о том, что его действительно волнует. Его «понимаешь?» было таким требовательным, что Гванук поневоле кивнул, хотя, не особо понял.
— Вот! — обрадовался Даичи. — У нас есть такие стихи — вака. Замечательные стихи, на ниппонском языке. Мне совершенно непонятно, от чего их считают низкими, недостойными. Выдумали канон и осуждают лишь за несоответствие их требованиям… Вы почитайте лучше! И судите по впечатлениям!
Адъютант аж вздрогнул, как будто писарь обвинял его самого. Да так яростно, как невозможно было ожидать от этого труса.
— Когда я читаю вака, они отзываются во мне. Тревожат. Даже когда они женские и посвящены женским чувствам.
— Женские⁈ — вот тут Гванук уже искренне изумился. — Ваши поэты пишут про женские чувства? Или…
— Или, — ухмыльнулся Ивата. — У нас было немало женщин-поэтов. Ничем не хуже мужчин. Да саму «Повесть о Гэндзи» написала женщина — Мурасаки Сикибу. Она была великим поэтом.
— А ты… не можешь мне что-нибудь прочитать? — неуверенно спросил юноша, пораженный тем, что какие-то стихи можно так сильно… вот прям настолько (!) любить.
— Я не помню, — вздохнул Даичи. — У меня был свой свиток, куда я записывал самое лучшее, но… он пропал во время штурма Аябэ-дзё.
Неожиданно адъютант О почувствовал укол стыда. Не за то, что участвовал в штурме замка, в котором погибли десятки и сотни людей. А что косвенно виновен в том, что этот толстяк лишился очень дорогой ему вещи.
— Я помню из Акадзомэ Эмон! — оживился Даичи. — Она, конечно, писала вульгарные хайку… Но писала от самого сердца. И запомнить пять строк нетрудно. Вот послушай:
Был в мире ты,
И самый тяжкий путь
Не был тяжелым.
Но вот я одна, и покрыто росой
Мое изголовье из трав.
В комнате повисла тишина.
— Как же мне лечь,
Чтобы ты в сновиденье явился?
На миг задремав,
Просыпаюсь. Еще безысходней тоска,
Безотраднее думы.
— Или вот еще…
— Предки! Я же на совещание опаздываю!..
Глава 2
Наполеон неспешно раскладывал фигурки Тю Сёги на одноцветной доске. Не как положено — тут в одной расстановке можно голову сломать — а как ему самому больше нравилось. Учить правила этой извращенной версии шахмат он даже не собирался. 144 клетки поля, 96 фигур! Так эти фигуры еще могут «переворачиваться» по ходу игры и менять свое значение. Бред, а не игра. Но раскладывать фигурки, помеченные значками (некоторые генерал уже научился различать, но учить их все не было никакой возможности) — фальшивый «Ли Чжонму» любил. Они помогали ему думать.
Вот «король», по-местному — император, микадо. Единственная фигурка, которая ни во что не переворачивается. Это — старик Го-Камеяма, представитель Южного двора, во имя которого он тут и устроил мятеж на Тиндэе. А еще он — монах, который долгие годы сидит безвылазно в монастыре на их главном острове. И Наполеон втайне надеялся, что там старик и останется. Генерал «Ли Чжонму», конечно, уверял всех, что вести о восстании старому владыке давно посланы, что вот-вот император появится и встанет во главе… Но ничего он никуда не посылал. Ни старый монах, ни его потомство здесь, на Тиндэе не нужны.
«Они только всё испортят… Всё, что я уже создал и еще создам» — вздохнул главнокомандующий.
И потянул новую фигурку — вторую по значению. Называлась она крайне неоднозначно «пьяный слон». Главной фишкой пьяного слона было то, что только он мог перевернуться в «наследного принца». Ну, или «соправителя». Наличие такой фигуры уже радикально меняло ход партии.
«Это я. И мне надо как-то перевернуться. Надо закрутить это восстание вокруг себя, отбросив ненужное знамя Южного двора. Только спешить с этим нельзя. Нужно хорошенечко всех втянуть в мятеж. Показать, с одной стороны, выгоды от победы, а с другой — все пагубные последствия поражения. А потом… перевернуться».