Он не понял, почему она сопротивляется, почему отпихивается коленями и руками, ведь не только ему с ней, но и ей с ним было всегда хорошо.
Он пытался сломить ее сопротивление, но она схватила его за горло, он проснулся и увидел перед собою Штыка.
- Опять, сука, педрило попался, - шипел и плевался Штык. - Что вы ко мне, падлы, лигтните.
Проснулись, заворочались на нарах другие. Кто-то наверху спросил, что происходит, другой голос лениво ответил:
- Новенький Штыка хотел трахнуть.
- А-а, - отозвался первый голос без удивления, видать, здесь ко всему все привыкли.
Чонкин спросонья тряс головой, пялился на Штыка, не понимая, в чем дело, а когда разобрался, сконфузился.
- Нюрка наснилась, - объяснил он и повернулся на другой бок, чтоб избежать повторения неприятности. Штык тоже спиной к нему повернулся и долго еще чего-то бухтел, пока не заснул. А Чонкин лежал, досадуя, что так неудобно все получилось, но постепенно досада его ослабла, и он снова заснул.
И опять, как ни странно (а впрочем, что уж тут странного?), приснилась ему перина и подушка, приснилось ватное одеяло и Нюра под ним. Помня во сне, что, обнимая
Нюру, получил он в ответ какую-то неприятность, Чонкин на этот раз долго лежал недвижно, но запах Нюриного тела и волны жара, идущие от нее, опять его одурманили, опьянили, он потянулся к ней робко, потом смелее, и она на этот раз не противилась, и она потянулась к нему. И вот тела их коснулись друг друга по всей длине, и вжались друг в друга, и его руки торопливо оглаживали и мяли ее, а ее руки то же самое делали с ним, и, хотя показалась она ему какой-то костлявой и жесткой, накинулся он на нее, впился в ее губы своими губами, и она его целовала, и она бурно дышала, и она страстно шептала почему-то по-укра-ин-ски:
- Ты мэнэ хочешь?
- Хочу! Хочу! - жарко выдыхал Чонкин.
Ошалев совершенно, он грыз ее губы, он касался языком ее языка, и единственное, что ему сейчас мешало, что раздражало его, были ее усы.
- Зачем тебе усы? - спросил он недоуменно.
- А шобтэбэ имы колоты, - смущенно хихикнула Ню-ра, и он, просыпаясь, увидел совсем близко отвратительное лицо пана Калюжного, который, целуя его взасос, одной рукой прижимал к себе его голову, а другой шарил в том месте, куда Чонкин не допускал еще никого, кроме Нюры.
- Ты что? Ты что? - забормотал Чонкин, отпихивая и убирая блудливую руку Калюжного. - Тронутый, что ль?
- Та тише ты, - испуганно зашептал пан Калюжный
- Хлопцив разбудышь.
- А чего ты лезешь? - сердмлся Чонкин. - Чего лезешь?
- Тю на тэбэ! - возмутился в свою очередь Калюжный.
- Та кому ты нужен. Сам пристае то до одного, то до другого. Тю!
Опять наверху завозились, и кто-то спросил, что происходит. И опять кто-то сказал, что новенький хотел изнасиловать пана Калюжного.
- Так он и до нас скоро доберется, - предположил первый голос, впрочем, совершенно беззлобно.
Чонкин, раздосадованный, спустился вниз и сел посреди камеры на табуретку. На ней, клюя носом и ерзая просидел до подъема.
3
После завтрака вошел в камеру заспанный вертухай, ткнул пальцем: в Чонкина.
- Ты! - и еще в кого-то: - И ты, на выход!
- С вещами? - засуетился тот, второй, маленький тщедушный человек без двух верхних зубов.
- С клещами, - беззлобно сказал вертухай. - Когда с вещами, по фамилии вызывают.
Он привел их в уборную, довольно-таки грандиозное помещение с двумя дюжинами дырок в цементном полу.
- На уборку даю сорок минут, - сказал вертухай. - Ведры, метлы и тряпки в углу.
С этими словами он вышел. Чонкин и его напарник остались стоять друг против друга, работать не спешили.
От резкого запаха хлорки и застоявшейся мочи свербило в носу, слезились глаза и кружилась слегка голова.
Напарник Чонкина, как уже сказано, был маленького роста, может быть, даже меньше Чонкина, хотя и сам Чонкин, как читатель, вероятно, помнит, тоже не великан. Но держался напарник прямо, развернув плечи и выпятив узкую грудь. При маленьком росте у него была крупная голова с выдающейся вперед нижней челюстью и внимательными немигающими глазами.
Когда напарник улыбнулся, это было так неожиданно, что Чонкин даже вздрогнул. Напарник, улыбаясь Чонки-ну, не спеша засунул руку в карман, казалось, он вынет оттуда пистолет, но вынул он тусклый металлический портсигар, нажал кнопку, крышка отщелкнулась, в портсигаре лежали папиросы "Казбек".
- Прошу! - сказал напарник и протянул портсигар Чонкину.
Смутившись еще больше, Чонкин сунул руку в портсигар, долго ковырялся в нем своими корявыми пальцами, наконец вытащил одну папироску из-под резинки. Он долго ее разглядывал, как небольшое чудо, - такие папиросы он и на воле видел только издалека.
Закурили. Чонкин зажал папироску, как цигарку, большим и указательным пальцами, напарник держал по-интеллигентному между указательным и средним пальцами. С аппетитом затянувшись и пустив дым ровными кольцами, напарник опять улыбнулся Чонкину и сказал:
- Позвольте представиться: Запятаев Игорь Максимович, латинский шпион.
Чонкин посмотрел на него с любопытством, но не сказал ничего.
- Не верите? - усмехнулся шпион. - А я вот вам сразу поверил. Потому что моя история, будучи совершенно реальной, выглядит гораздо фантастичнее вашей. Да, да, не удивляйтесь. Вот вы, например, сколько их уничтожили?
- Их? - переспросил Чонкин. - Кого это?
- Я имею в виду большевиков. Кого же еще? - пояснил Запятаев, несколько раздражаясь.
- Большевиков? - снова не понял Чонкин.
- Слушайте, Чонкин, - возбудился Запятаев, - я же вам не следователь. Зачем вы со мной дурака валяете? Вы вчера рассказывали, как сражались с целым полком. Было это или нет?
- А что ж, я врать буду? - обиделся Чонкин.
- Я и не говорю, что врете. Я верю. Именно поэтому я и спрашиваю, сколько вы их уничтожили?
- Так ведь нисколько.