— Но немцев надо заставить на себе почувствовать эту войну, — не сдавалась Энн. — Должны же они отвечать за свои действия. Я не постыжусь сослаться на Библию. Око за око.
— Да, да, конечно, — сказал Эдуард.
Подали обед, но он только покопался в неаппетитных вареных овощах.
— Так легко сказать: в немцах нет ничего хорошего, перебьем всех… но в реальном мире так не бывает. Роджер сказал, что не остается иного выхода, как бомбить гражданское население, но это ведь не совсем так, верно, Роджер? Кое-кто сомневается в эффективности бомбового террора — даже забыв о моральной стороне дела. Говорят, сломим их дух. Но разве германский «Блиц» сломил наш дух? Ничего подобного. С какой стати с немцами будет по-другому? Не вижу причин. Так почему бы не перевести наши бомбардировщики на Средний Восток, на Дальний Восток, в Северную Атлантику, где каждый день идут бои? Там они были бы куда полезнее. Так мы больше бы навредили нацистам и помогли, например, русским… и в то же время сохранили бы остатки чести, хоть какую-то amour-propre[13] Королевских ВВС. Хоть чем-то отличались бы от врага.
Эдуард смахнул челку с глаз, но она тут же упала на прежнее место, и он больше не пытался с ней бороться.
Энн, покончив с палтусом и аккуратно отложив нож, сказала:
— Ты слишком много беспокоишься, Нед. Вечно переживаешь, как бы исправить этот мир. Я предлагаю начать исправление с того, чтобы разбомбить немцев в пух и прах и покончить с этим. А ты, Роджер?
Тот пожал плечами.
— Не знаю. Я вечно мучаюсь раздвоенностью. Голова говорит одно, чувства — другое.
Она снисходительно улыбнулась:
— То есть тебе хочется разбомбить их в прах, оставаясь при этом великим гуманистом?
— Пожалуй. Что-то вроде того.
— Рано или поздно, — проговорил Эдуард, — тебе придется выбирать. Мораль или ее противоположность. То, что ты твердо полагаешь хорошим, или то, что ты твердо полагаешь дурным.
— Но ведь между ними никогда не провести четкой границы, Эдуард. Я, разумеется, не говорю о Гитлере. Тут выбирать не приходится. Ни один здравомыслящий человек не может сознательно избрать тот мир, какой стремится создать Гитлер. Ни один здравомыслящий человек не пожелает, чтобы Америка оставалась в стороне. Тут тоже о выборе речи нет. Но когда приходится выбирать, каждый раз оказывается столько сторон…
Эдуард Коллистер тихо хихикнул в кулак и тут же закашлялся.
— Когда граница проведена, решать легко, Роджер. Когда все ясно, выбор ничего не значит.
Энн бросилась на его защиту.
— Нед, Роджер ведь журналист. Будь справедлив. Он и должен видеть обе стороны — он же не защитник в суде. Должен же ты понимать.
Эдуард вяло улыбнулся.
— Так, Роджер?
— Ну, в данный момент я защищаю вступление Америки в войну.
— Это верно, — кивнул Эдуард. — Господи, должны же мы чем-то помочь русским. Взглянем правде в лицо — они воюют за нас. Мы по-настоящему и не видели войны.
— Ох, Нед, это уж слишком сильно сказано! — покачала головой Энн.
— Ну, в пустыне видели, а в остальном так и есть, — настаивал он. — То, что нам досталось — ничто по сравнению с русскими. Если Москву сдадут, история подступит к нашим дверям, вы же знаете. Русским необходим второй фронт на западе, а мы бездействуем. Наша старая страна прогнила, мы стали никчемными, беззубыми…
— Англичане не так уж много могут, — вмешался Годвин.
— А, — усмехнулся Эдуард, — годится для надгробной надписи, верно? «Англия не так уж много могла, да покоится в мире». Нет, это общество совершило самоубийство, захлебнувшись собственным жиром. «Скончалось от подагры» — вот ему эпитафия.
Он упал на свой стул. Его трясло, лицо было белым.
Энн встревожено заговорила:
— А Москва падет? Похоже, к тому идет, да?
Эдуард взмахнул руками, заговорил раздраженно:
— Если Москва падет, там будет бойня, какой не видел мир. Запах трупов почуют даже здесь, в проклятущем «Рице»!
Он закурил новую сигарету и уставился в пространство, оттолкнув почти нетронутую тарелку. Энн долго ждала и наконец, как подсказывало ей воспитание, попыталась перевести разговор на более легкую тему:
— Мама мне рассказывала, что выкинула Мэри — это наша старая кухарка, Роджер, ворчливое чудо света — что она выкинула этой весной. Она не принимает немцев всерьез. Например…
— Кто не принимает немцев всерьез? — пробормотал Эдуард.
— Мэри, наша кухарка.
— Я всегда говорил, что она чокнутая. Что и доказывает та история с пудингом — как он там назывался?..