Макс Худ негромко сказал:
— Не надо произносить перед нами речей, Монк. Вы и так можете причислить нас к обращенным. Думаю, все здесь присутствующие хотят, чтобы Гитлер проиграл войну.
— Меня занесло, да? Со мной бывает.
— Виноват Мартин, что вообще завел этот разговор. Мартин вечно сует нос в материи, которые его не касаются. Например, почему и зачем. Он забывает, что мы просто солдаты. Черта, отчасти обеспечивающая его довольно скудное обаяние.
Джеллико рассмеялся, вдруг просветлев лицом.
— Ладно, ладно. Все правильно, Монк. Возвращаясь к делу, как нам провернуть это хреново шельмовство в Беда, так ее разэтак, Литториа?
— Вот именно, — сказал Макс, — как нам его провернуть. Я тебя обрадую, Мартин: у меня уже есть план. Иди-ка сюда.
Он прошел к длинному библиотечному столу, стоявшему вдоль книжной полки.
— Настало время наглядных объяснений.
Годвин честно пытался разобраться в картах и рекогносцировочных снимках, сделанных, в том числе и Максом, шесть недель назад, когда замысел только начал складываться. Он пытался, но скоро запутался, все снимки слились для него в одно пятно. Где-то в доме играл патефон, и ему с трудом удавалось отвлечь мысли от Сциллы. Где-то наверху она принимала ванну, или читала, или слушала пластинки, и музыка поедала его заживо. Она, как нарочно, зная, что Годвин в доме, ставила записи Хатча, любимого обоими, записи, под которые они любили друг друга. Все они впервые услышали его в том маленьком парижском клубе на площади Клиши, где он исполнял песни Кола Портера, утирая красивое лоснящееся черное лицо белым носовым платком. Лесли Хатчинсон, хотя уже тогда все звали его Хатч, и пел он как ангел, а они все еще только начинали знакомиться друг с другом, и никто не подозревал, к чему это приведет. А теперь она наверху крутила его записи «Mist on the River», и «Star Dust», и «All the Things You Are», а внизу Годвин залпом опрокинул в себя скотч, пока ее муж объяснял, как им устроить убийство бога войны в пустыне.
Годвин до сих пор считал, что операция будет простым броском через пески, с разгромом штаба Роммеля и его убийством — или похищением, как он по наивности надеялся, — а потом обратный бросок к резиновым плотикам и отчаянная гребля до подлодки. Но все оказалось не так просто.
Карта, тщательно выполненная вручную, изображала первоначальный маршрут в глубь материка и пути возможных отступлений в случае неудачи. Сперва узкая береговая полоса Северной Африки. За ней первая полоса укреплений. Дальше пятнадцатимильная тропа через скалы, источенные, как сотами, пещерами, где козы и пастухи укрывались в плохую погоду, каковая в этих местах, по-видимому, была не редкостью. В одной из пещер для них был заготовлен «склад», но Годвин уже настолько запутался в предстоящих сложностях, что даже не спросил, что в нем запасено. Дальше предстояло преодолеть еще одну весьма неприятную полосу укреплений. И уже потом — всему свое время — поселок. Несколько беленых домов, башня зернохранилища, полицейские казармы, штаб-квартира Роммеля, вилла Роммеля и электростанция, обозначенная на плане словом «динамо». Была и автостоянка, но им, к сожалению, предстояло добираться пешком. Несколькими милями дальше по дороге, другим концом упиравшейся в Тобрук, стояла опорная башня связи, которую надо было вывести из строя. Были, разумеется, и маршруты отступления, выводящие обратно к берегу. Иисусе! На взгляд Годвина все это выглядело не проще, чем полномасштабное вторжение в Европу или открытие пресловутого второго фронта.