— Давайте потанцуем, — предложил он, посматривая то на Клотильду, то на Присси Дьюбриттен. — Кто за?
Клотильда, подумав, отозвалась:
— Если ты обещаешь позаботиться о ногах партнерши…
— Сделаю все, на что способен.
Он направил ее от поручней туда, где под скоплением цветных огоньков под табачными дымками танцевали люди. Клайд со своей подругой прекрасно вписывались в эту картину, как пришельцы из времен Лотрека в Мулен-Руж.
— Хотите пройти внутрь? — предложил Годвин, покосившись на девочку.
Присси покачала головой.
— Мне здесь нравится. Это, — она указала в ночь, — само совершенство. Видите, какой месяц? Разве Париж не прекрасен? Я здесь чувствую себя старше, почти взрослой. Отец говорит, у меня старая душа. Хотела бы я понять, что это значит.
Она склонилась на поручень, опустив взгляд к отражению луны в темной воде.
— Ваш отец, он оправится?
— А, да, не волнуйтесь. Хотя рано или поздно какой-нибудь из этих приступов его убьет, да? Но еще не сразу.
— Вы очень умело справились.
Она пожала плечами:
— В сущности, тут нет ничего сложного.
— И как вы разогнали зевак: «Allez, allez!» — это было замечательно. Командный голос. И на меня произвело впечатление. Послушайте, а сколько вам вообще-то лет? Если можно спросить, Присси. Вообще-то это не мое дело…
— Четырнадцать. Я вовсе не скрываю. Сами видите, я слишком старая для вундеркинда. Пять лет назад еще да, а теперь уже поздно.
— Но вам нравится играть на скрипке.
— Ага. Нравится обычно то, что хорошо получается, правда? Мне почти всем нравится заниматься, но это не значит, что я поверхностная. Я ненавижу поверхностность.
Она улыбалась, глаза сверкали, отражая цветные огоньки. Отведя взгляд, Годвин увидел отражения фонариков, танцующие рядом с луной.
— Боюсь, что я все принимаю довольно серьезно. — Она тут же стряхнула минутную задумчивость. — Par example,[31] теннис. Между прочим, не верьте полковнику Худу. Он очень серьезно относится к теннису. Он ко всему относится серьезно — это даже немножко грустно. Он одинок.
Она улыбнулась ослепительной, но не слишком искренней улыбкой, будто пытаясь, как подумалось Годвину, подняться над некой темной стороной своей натуры. Как ей удается держаться на этой грани между ребенком и уже не ребенком?
— Расскажите мне о полковнике, — попросил он.
Она взглянула на него, склонив головку набок.
— Ну, он герой Большой войны. Отцу нравится его общество, и он ему доверяет. Они иногда разговаривают о моей матери. Знаете, что говорит мой отец про полковника Худа? Мне кажется, этим многое сказано…
— Что же он говорит?
— Он говорит, полковник Худ не находит себе места вне войны! Что он только и ждет, когда же где-нибудь начнется следующая, чтобы броситься туда! Что вы об этом думаете?
— Вы правы. Это довольно грустно.
— Он говорит, полковник Худ прирожденный герой. Профессиональный герой, оставшийся без войны. И говорит, нет ничего печальней героя в мире, где не осталось ничего героического. Все равно что остаться без работы и без смысла жизни. Я сама еще не знаю, как к этому относиться. Полковника, конечно, жаль, но и хуже войны ничего нет, так что, кажется, хорошего выхода для него не существует, правда?
В это время вернулись Клотильда с Клайдом, и Клайд завязал разговор с девочкой и молодой женщиной — так их теперь воспринимал Годвин, — то и дело поглядывая на часы, потому что ему надо было торопиться в клуб. Годвин наблюдал со стороны. Кипучая энергия Клайда заражала их, освещала их лица. Впереди вырос Нотр-Дам, сверкающий огнями остров Сите, кафе на Левом берегу…
Клотильда расцеловала девочку в обе щеки, как видно, целиком и полностью переменив свое прежнее мнение о ней. Она собиралась в клуб вместе с Клайдом, а Годвин сказал, что, может быть, подойдет позже, и остался стоять с Присси перед высящимся на том берегу Нотр-Дамом.
— Куда вы теперь?
— О, мне надо домой, посмотреть, как папа.
— Где вы живете?
— Там, у Люксембургского сада.