Ха’ань’ин смотрел за тем, как бесцельно, и вместе с тем абсолютно безмятежно проводили свои последние часы жители Рождения.
Неожиданно он вынул из-под мантии небольшой свёрток пергамента, скрепленный кожаным ремешком, а затем принялся напевать какую-то грустную, монотонную мелодию.
Спустя пару минут он смолк - за стеклом витража показалась птица. Птица походила на голубя, но куда величавее нынешних, как по форме, так и по окрасу, с выразительной белоснежной головой и острыми, сверкающими, как лезвие ножа серебристо-чёрными крыльями.
Ха’ань’ин приоткрыл небольшую дверцу в нижней части окна и впустил птицу внутрь.
«В последний раз я обращаюсь к тебе за помощью, владыка неба».
Голубь задумчиво посмотрел на мужчину - последний прочитал в глазах птицы скорбь. Он нагнулся и аккуратно прикрепил к маленькой лапке свёрток.
«Теперь лети, друг. Направляйся далеко на запад, куда и в прошлый раз. Оставь посылку в хранилище, как и прежде, а затем следуй своей дорогой. Но только никогда больше не возвращайся на Острова, ты слышишь?»
Птица, как показалось, едва заметно кивнула. Ха’ань’ину на секунду почудилось, что он даже видел слёзы в её глазах. Впрочем, даже если голубь и не мог выразить эмоций визуально или через звук, Ха’ань’ин чувствовал его голос на энергетическом уровне - он отчётливо ощутил, как птица пыталась с ним спорить, отговаривать его, как она возмущалась и протестовала.
«Прости, добрый приятель. Существование - это нить. Однажды наступает день, когда нить слишком запуталась... тогда её остаётся только порвать».
Голубь нежно прижался к мужчине крылом - тот почувствовал его тепло и любовь.
Забавная штука - у него были друзья, союзница, подчинённые жрецы - все они искренне любили его, а он любил их. Это создавало иллюзию согревания, но на самом деле внутри было холодно.
Очень холодно.
Ха’ань’ин ещё раз простился с верным ему до конца пернатым другом, а потом...
...Потом птица взмахнула крыльями и вскоре скрылась за горизонтом.
Жрец отошёл от окна и вновь посмотрел на Такий’ию.
- Не делай того, чего делать не должен, любовь моя, - сказала она на языке.
- Я не знаю, в чём состоит мой долг. Как жрецу мне следует повиноваться слову старейшин...
- Так останься же жрецом, - взмолилась женщина.
- Разве после того, как зайдёт Великое Солнце, это будет иметь хоть какое-то значение?
Он неуверенно подошёл к постаменту с кристаллом и дрожащей ладонью провёл по плите колонны. Постамент оказался подъёмным механизмом - после касания Ха’ань’ина он начал медленно опускаться. Вскоре причудливый светящийся артефакт оказался на уровне рук.
Ха’ань’ин всматривался в кристалл, будто хотел прочитать в нём решение, словно ждал подсказки, как ему следует поступить, от самой природы.
Потом он обернулся. Такий’иа смотрела на него со странным выражением - казалось, она не верила в то, что должно было произойти, сомневалась в его решимости.
- Да хранит нас Единство, - тихо сказал Ха’ань’ин.
Он уже собирался совершить задуманное, когда в дверях Зала появился ещё один человек.
Закутанный в белую мантию, сопровождаемый тремя юношами в зелёных туниках, мужчина стремительным шагом направился к центру помещения. Остановившись в нескольких метрах от постамента, он громко произнёс:
- Ты не сделаешь этого, Ха’ань’ин.
- Не будь уверен в том, за что ручаться не способен, Каа’ун’той, - жёстко ответил жрец, рука которого уже тянулась к заветному кристаллу.
- Ты ничего не знаешь, брат. Ты всего лишь служитель.
- Я знаю достаточно, - скаля зубы, проговорил Ха’ань’ин. - Я видел истинного тебя, истинных старейшин. Я видел Намуий’ату.
- Ты не понимаешь... - покачал головой Каа’ун’той.
- Нет, дорогой брат, это ты не понимаешь. Я пытаюсь спасти нас!
- Старейшины верили тебе! Совет запретил, но ты... ты...
- Они могли всё исправить, Каа’ун’той. Но они не стали.
- Потому что это погубит нас! - закричал мужчина в белой мантии.
- Бездействие погубит нас куда скорее.
Ха’ань’ин схватился за кристалл и в последний раз посмотрел на Такий’ию.
«Я всегда буду любить тебя».