Скорее, это лишь надежда на песню. Моя смена подходила к концу, а Грейс сегодня училась допоздна, так что я притулился за прилавком с томиком Ретке, однако сейчас мое внимание занимали кружащиеся за окном снежинки, а не слова поэта.
Я опустил глаза, посмотрел на свои пальцы, держащие книгу, — бесценные сокровища! — и мне стало стыдно за смутную тоску, не дававшую мне покоя.
Стрелки часов подползли к пяти. В это время я обыкновенно запирал главный вход, вешал на дверь табличку «Закрыто» и через служебный вход шел к своему «фольксвагену».
Но на сей раз я не стал этого делать. Запер заднюю дверь, взял гитару в чехле и вышел через главный вход, едва не поскользнувшись на обледенелом пороге. Я натянул шапочку, которую купила мне Грейс в бесплодной попытке защитить меня от холода, но при этом добавить сексуальности моему внешнему виду. Выйдя, я остановился посреди тротуара и стал смотреть, как на пустынную улицу падают снежинки. Повсюду вокруг, точно грязные скульптуры, высились слежавшиеся снежные сугробы. Сосульки придавали витринам магазинов сходство с зубастыми улыбками.
От холода слезились глаза. Я протянул руку; снежинки садились на ладонь и таяли на коже.
Это была какая-то ненастоящая жизнь. Я как будто наблюдал за ней из окна. Или смотрел по телевизору. Я не помнил даже, когда не прятался от всего этого.
Мне было холодно, на ладони у меня лежала пригоршня снега, а я оставался человеком.
Будущее простиралось передо мной, бесконечное и прекрасное, и я был его хозяином. А ведь никогда прежде я на это даже не надеялся.
Меня вдруг охватил беспричинный восторг, лицо расплылось в неудержимой улыбке; мне невероятно, фантастически повезло. Я поставил на карту все и сорвал банк, и теперь мир принадлежал мне, а я ему. Я рассмеялся во весь голос, благо никто вокруг, кроме снежинок, не мог меня услышать, и спрыгнул с тротуара в сереющий сугроб. Меня пьянила реальность моего человеческого тела. Впереди была целая жизнь, полная зим, теплых шапок, поднятых для тепла воротников, покрасневших от холода носов, новогодних ночей. Я вприпрыжку побежал через улицу, размахивая чехлом с гитарой и оскальзываясь на утрамбованном колесами машин снегу, и тут мне засигналила какая-то машина.
Я помахал водителю, заскочил на тротуар и зашагал дальше, стряхивая снег с каждого стояночного счетчика, мимо которого проходил. В ботинки набился снег, так что штанины внизу обледенели и встали колом, пальцы занемели от холода и покраснели, а я все равно оставался собой. Навечно.
Я бродил вокруг квартала, пока холод не утратил своей новизны, потом вернулся к машине и посмотрел на часы. У роки у Грейс еще не закончились, а ехать к ней домой с риском нарваться вместо нее на кого-нибудь из ее предков мне не улыбалось. Сказать, что подобные встречи заканчивались взаимной неловкостью, значит ничего не сказать. Чем меньше мы с Грейс скрывали наши отношения, тем меньше общих тем находилось у ее родителей со мной, а у меня — с ними. Так что я направился к дому Бека. Рассчитывать на то, что кто-то из новых волков уже превратился в человека, не приходилось, но я решил, что прихвачу оттуда кое-какие свои книги. Детективы, которыми были забиты книжные полки у Грейс, мне не особенно нравились.
Я выехал на шоссе и покатил вперед в отгорающем свете пасмурного дня. С обеих сторон к обочинам подступал Пограничный лес. Вскоре я очутился на пустынной улице, которая вела к дому Бека.
Подъездная дорожка была пуста, я выбрался из машины и полной грудью втянул в себя воздух. В здешнем лесу он был не такой, как около дома Грейс: терпко пахло березами и тянуло озерной сыростью. Я уловил и резкий мускусный дух стаи.
По привычке я направился к задней двери. Свежий снег скрипел под подошвами, забивался в штанины джинсов. Я провел ладонью по заснеженным верхушкам кустов перед домом, подспудно ожидая — сейчас нахлынет волна тошноты, всегдашней предвестницы превращения. Но она не нахлынула.
Перед дверью я заколебался, еще раз оглядел заснеженный двор и опушку леса. С этим пятачком земли у меня были связаны тысячи воспоминаний.