Дженнифер Арминтраут
Превращение
ГЛАВА 1
Конец
Однажды я прочла в газете результаты соцопроса, согласно которым первое место в списке фобий американцев в возрасте от восемнадцати до шестидесяти пяти лет занимают публичные выступления. На втором месте — пауки, а на третьем — смерть. Я боюсь всех этих вещей. Но больше всего я боюсь неудач.
Я не трусиха. Я хочу, чтобы это было совершенно ясно. Но в считанные дни моя практически идеальная жизнь превратилась в фильм ужасов, поэтому сейчас я намного серьезней отношусь к страху.
Я четко следовала своему жизненному плану, позволяя себе лишь незначительные отступления от него. Всего за восемь месяцев до той ночи, которую именую теперь не иначе как «Большой переворот», я прошла путь от «простой мисс Кэрри Эймс» к «доктору Кэрри Эймс». Я вырвалась из сонного городка на восточном побережье, в котором выросла, только чтобы очутиться в таком же скучном городишке в центре Мичигана. Там я получила обширную резидентуру[1] в отделении скорой помощи государственной больницы. Сам город и близлежащие поселки предоставляли неограниченные возможности для практического изучения и лечения травм, полученных и в городских драках, и при работе с такой ненадежной сельскохозяйственной техникой. Следуя своей мечте, я была абсолютно уверена, что наконец-то добилась успеха, и теперь сама хозяйка своей судьбы, что, как мне казалось, всегда ускользало от меня в бурные студенческие годы.
Конечно же, сонный городок в центре Мичигана надоедает, особенно в морозные зимние ночи, когда даже собаку не выгонишь на улицу. И как раз в такую ночь, пробыв дома всего четыре часа после изнурительной двенадцатичасовой смены, я была вызвана обратно в больницу, чтобы помочь справиться с внезапным наплывом пациентов. В тот ужасный вечер отделение скорой помощи было на удивление забито, учитывая тот факт, что надвигались Рождественские праздники. Мне ужасно не повезло, и в ту ночь меня отправили в травматологию вести прием пациентов с серьезными повреждениями и ранами. Или, если говорить конкретнее, из-за гололедицы на 131-ом шоссе столкнулись и разбились вдребезги машины с любителями побегать по магазинам.
Приняв трех пострадавших, я ощутила острую потребность в дозе никотина. Хотя я и испытывала вину за то, что перекинула на других докторов парочку экстренных случаев, но не чувствовала себя настолько виноватой, чтобы отказаться от короткого перекура.
Я практически добралась до выхода из отделения скорой помощи, когда привезли Джона Доу[2].
Доктор Фуллер, врач-ординатор[3] и по совместительству главврач нашей больницы, бежал рядом с каталкой и со своим неподражаемым техасским акцентом выкрикивал указания, одновременно выясняя состояние пациента у фельдшера скорой помощи.
Сбитая с толку тем, что спокойный южный говор доктора Фуллера сменился на резкий обрывистый тон, я не сразу обратила внимание на больного на каталке. Я никогда до этого не видела, чтобы мой начальник утрачивал свое незыблемое самообладание. Это испугало меня.
— Кэрри, ты собираешься помогать нам или у тебя путешествие в страну Мальборо? — рявкнул он на меня. Когда я от неожиданности подпрыгнула, сигарета, зажатая между пальцами, переломилась надвое, и из нее высыпался сухой табак. Мой перерыв был официально отменен.
Я вытерла руки о свой халат и побежала рядом с каталкой. И только тогда заметила состояние находившегося на ней.
Когда мы вошли в операционную, и фельдшеры скорой помощи отошли, чтобы освободить дорогу устремившейся к пациенту медицинской сестре, вид больного парализовал меня.
— Итак, дамочки. Мне необходимы противожидкостная хирургическая маска[4], стерильный халат и защитные очки — в общем, полная «космическая» экипировка. Поторопитесь, пожалуйста, — приказал Фуллер, не обращая внимания на свой забрызганный кровью белый халат.
Я знала, что должна что-то сделать, чтобы помочь, но могла только безучастно пялиться на месиво, лежащее на столе передо мной. Я понятия не имела, с чего начать.
Кровь, возможно, была единственной вещью, которую я не боялась. В случае с этим Джоном Доу, в том, что я не могла нормально работать с ним, касаться его и даже просто приближаться к нему, была виновата вовсе не кровь. А тот факт, что он выглядел, как мой образец для вскрытия в последний день курса макроскопической анатомии[5].
Сквозные раны сплошняком покрывали его грудь. Некоторые были маленькими, но четыре или пять были достаточно большими, чтобы уместить внутри бейсбольный мячик.
— Огнестрельные ранения? Вот дьявол! Из чего же в него стреляли? Из чертовой пушки? — пробормотал доктор Фуллер, как только исследовал одно из кровавых отверстий своим пальцем, облаченным в перчатку.
Не требовалось знаний судебной медицины, чтобы сказать, что чем бы ни были вызваны столь обширные ранения груди пострадавшего, это не имело никакого отношения к повреждениям на его лице. Его челюсть или то, что осталось от нее, с выбитыми передними зубами, была вырвана из сустава и безвольно болталась сбоку, удерживаясь лишь на лоскутах кожи и связках. Над зияющей дырой в щеке одно глазное отверстие было пустым и раздавленным, а сам глаз и его оптический нерв полностью отсутствовали.
— Я бы сказал, что кто-то обрушил на его голову топор, если бы думал, что такое возможно — размахнуться с достаточной силой, чтобы сделать это, — сказал доктор Фуллер. — Мы не сможем сюда просунуть трубку, его трахея раздроблена к черту.
Я не могла дышать. Уцелевший глаз Джона Доу, ясный и ярко-синий, уставился на меня, как будто был настороже.
Это, должно быть, игра света. Никто не мог выдержать столько боли и остаться в сознании. Никто не мог выжить со столь обширными повреждениями. Он не кричал и не корчился в муках. Его тело оставалось неподвижным и полностью лишенным какой-либо реакции, когда кто-то из врачебного персонала сделал надрез в трахее, чтобы ввести туда трубку.
Он не отводил от меня взгляда.
Мое сознание кричало: как он может жить?! То, что я видела, разрушало тщательно выстроенные логические схемы, которые я создавала в медицинском колледже на протяжении трех лет. Люди не выживали с подобными ранами. Этого не было в учебниках. Но, тем не менее, он здесь, просто уставился на меня, сфокусировался на мне, несмотря на суету вокруг нас.
В какой-то момент мне показалось, что я услышала свое имя из изувеченной дыры, которая раньше была его ртом. Но затем я поняла, что это был возмущенный голос доктора Фуллера, который пробивался сквозь плотную завесу моего парализованного от отвращения сознания.
— Кэрри, мне нужно, чтобы ты пришла в себя и присоединилась к нам! Давай же! Живо! Мы теряем этого парня!
Я могла продолжать смотреть на Джона Доу или повернуться лицом к доктору Фуллеру, чтобы увидеть, как он постепенно теряет свою веру в меня. Я не знаю, что сильнее огорчило бы меня, но должна была принять решение.
Я пробормотала едва слышные извинения, быстро развернулась и побежала. Мне едва удалось избежать ужасной сцены, но тут я заметила липкие пятна на полу, которые окрасили чистую плитку в блестящий глубокий красный цвет. Я подумала, что сейчас меня стошнит, а затем упала на колени прямо в подсыхающую кровь и закрыла глаза, чувствуя, как желчь подступает к горлу. Я дергалась взад и вперед, пока моя рвота смешивалась с кровью на полу.
Позади меня в операционной внезапно наступила тишина, которая возникла из-за того, что пикающий сигнал кардиомонитора[6] прекратился, сообщая об остановке сердца.
— Вот и все. Он умер. Упакуйте его и отвезите в морг.
Я услышала, как отдал распоряжение доктор Фуллер. Холодный, полный уверенности техасский акцент вернулся назад в его голос, хотя в нем явно чувствовались усталость и смирение.
Вскочив на ноги, я побежала в раздевалку для медперсонала, не в состоянии взглянуть в лицо моему невезению.
Часом позже я все еще находилась в раздевалке. Освежившись в душе и надев чистую хирургическую одежду, взятую из дезинфекционной камеры[7], я стояла перед зеркалом и пыталась собрать свои мокрые светлые волосы в хоть какое-то подобие хвоста. Тушь потекла еще в душе, и я вытерла ее рукавом. Теперь у меня были темные круги под глазами. Смертельно бледная кожа была туго натянута на скулах, а голубые глаза выглядели холодными и пустыми. Я смотрела на отражение и чувствовала себя проигравшей.