Вскоре безвоздушные, затхлые объятия гулкого коридора, соединяющего незаживающее «тогда» с преданным анафеме «после», жадно и, в то же время, с неизбывным трепетом поглощают этих двоих. Эти два разнородных энергетических сгустка.
Женщина смиренно следует за своим невидимым, но болезненно осязаемым проводником. Всех пределов предел – запредельность. Острокрайний предел её порочности сомкнулся с запредельностью невинности не рождённого ребёнка. Одурманенная ядовито-сладким запахом неминуемого, Женщина продолжает инертно скользить по безупречно гладкой поверхности медленно тающего «сейчас».
Когда её взор наконец-то высвобождается из чёрного бархатного плена внезапно спавшей с глаз повязки, вот что открывается ему. Остроконечные осколки каменных тел, глубоко вонзившиеся в каучуковый воздух. Обломки бетонных лиц, навеки застывших в зловещем оскале. Глухая стена зеркальных плоскостей.
Эфемерные ладошки мальчика всё ещё сжимают её омертвевшие персты. «Дитя Геенны Огненной», «Исчадие Преисподней» – так неласково величает его каждый раз Женщина. Того, кто еженощно вырастает пред её очами – неумолимо, непреложно, неотвратимо. Это исторгнутое из пылающего Тартара возмездие за не единожды содеянное ею всякий раз принимает облик ребёнка, вершительницей судьбы которого она когда-то стала по собственной воле. Интересно, каким человеческим именем нарекла бы она его, если бы он всё-таки родился. Если бы она позволила ему родиться…
Однако теперь она покорно следует за ним, не пытаясь отринуть от себя эти хваткие младенческие пальчики, обжигающие её могильным холодом. Женщина идёт, стирая в кровь ступни об останки поверженных истуканов. Приближается к зеркальной стене. Неожиданно его ладошки легко соскальзывают с уже почти бесчувственных кистей её рук. Он замедляет шаг, заметно отстаёт, а потом и вовсе исчезает из поля её зрения.
Женщина замирает недопитою каплей оскалившейся беды у первой зеркальной плоскости. Пристально всматривается. А там – существо в чёрном монашеском одеянии, готовящееся к разрешению от бремени. Из следующего зеркала на неё устремляется скорбный взгляд того же существа, только на месте обременённого плодом чрева теперь зияет багровая дыра. Скоропостижно обратившись в трепещущий комок нервных окончаний, Женщина на ватных ногах приближается к третьему зеркалу. Всё то же существо. На выбритое темя по капле сочится мутная вода из чернильного облака. Тело существа корчится в мучительных конвульсиях. Звук ударов смертоносных капель о беззащитное темя несчастной сотрясает барабанные перепонки объятой первозданным страхом Женщины, ставшей невольной зрительницей жуткого сакрального спектакля.
Она в ужасе отступает. В каждой женщине, воззрившейся на неё из зазеркалья, она вдруг безошибочно узнаёт себя.
Устремив ядовитую стрелу своего взора в застывшие в торжественном величии небеса, Женщина надрывно взывает, извергая из спёкшихся уст своих кровавые брызги:
– Зародыш мой видели очи Твои, в Твоей книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них ещё не было!2 Не удаляйся от меня, ибо скорбь близка, а помощника нет!3
Внезапно нестройный хор детских голосов начинает переливчатым звоном откликаться на преисполненное отчаяния воззвание Женщины. На её обращение к непреходящему и вездесущему Адресату всех её чудовищных писем, строки которых она старательно выводила бесцветной кровью невинно загубленных ею младенческих душ. И теперь эти ирреальные сущности – тоненькие, почти прозрачные тельца – водят вокруг неё ритуальный хоровод. Ритуальное сплетение безжизненных конечностей. Ритуальная замкнутость магического круга. Мальчик стоит чуть поодаль, скрестив руки на груди.
Церемониальная песня колким шёлком щекочет её раскалившийся добела слух:
– Мы матерью тебя не назовём! Себя на вечное сиротство обрекаем…
– Кто ты на самом деле? Кто вы, вы все? – срывается с её губ душераздирающий шёпот – и тут же разбивается вдребезги о живую изгородь из не развившихся зародышей, так и не ставших сынами и дочерьми.
– Мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы; мы ничего не имеем, но всем обладаем,4 – шепчет ей в ответ робко приблизившийся к священному кругу мальчик. – Ужель не узнаёшь зачатых во утробе твоей, умышленно убиенных тобою? Ужель снова собственноручно столкнёшь нас в бездну безвозвратности? Но мы не отринем тебя – не позволим забвению обезболивающей инъекцией пронзить ещё не зарубцевавшийся эпителий памяти твоей. Сия местность – пространственно-временная пустошь между «было» и «не было» – еженощно будет являться взору твоему до тех пор, пока раскаяние не иссушит твой дух. Да будет так, ибо мы живы, пока ты помнишь о нас.