Нет, это невыносимо! Женщина, лишившись остатков разума от боли, горечи и ярости, устремляется к ближайшему из них, вырывает его из хоровода и смыкает свои тонкие, гибкие, острые пальцы кольцом вокруг его шеи. Сжимает их до тех пор, пока не перестаёт чувствовать тёплую пульсацию под ними. Потом она бросается к следующему, совершая над ним подобное. И так – снова, и снова, и снова.
Тонкие, почти прозрачные младенческие тельца теперь беспорядочно разбросаны посреди останков почивших с миром божков. Будто не убитые злокозненно здесь же, только что, а небрежно обронённые кем-то свыше. Адская местность источает мерзостные зловония. Женщина сидит на обломке бесформенной глыбы, некогда являвшейся предметом раболепного поклонения. Не тронутое пороком недодитя распростёрлось у ног её. Он – последний. Мальчик с не моргающими глазами.
Она медленно, сосредоточенно и, в то же время, вдохновенно перебирает серебристые струны вздувшихся артерий на шее неподвижного недоребёнка. Нащупав смертельную точку за кристальной ушной раковиной, неистовые пальцы в безмерном упоении вонзаются в податливую, безропотную плоть.
Скоро, скоро свершится. Прогремит последний аккорд. Да будет так. Да не воскреснут дважды убиенные!
Но что-то всё никак не даёт ей завершить начатое. Чужие руки: скрюченные, морщинистые, цепкие. Родные руки. И голос чужой: гулкий, надтреснутый, вкрадчивый. Родной голос. Только руки и голос – больше ничего. И никого вокруг.
– Что собираешься играть на этих струнах, моя хорошая? Помнишь ту мелодию, что я играла когда-то на твоих? Тот реквием мой, чьи звуки были смертоноснее моцартовского. И я бы доиграла, но ты, ты попросила меня не доигрывать. Каждую ночь являлась мне, умоляя об этом. Как и он теперь молит тебя еженощно. Сможешь ли отказать ему сейчас в последний раз, зная о том, что потом вечно томиться тебе вон в том зазеркалье, возврата из которого уже не будет?
***
– Следующая.
– Женщина, давайте быстрее! Посмотрите, какая очередь за вами!
Каждый удар сердца выстукивает в памяти новую строку. Сердце выбивает слова: одно за другим, одно за другим.
Мама, не дай мне родиться на свет.
Мама, вдохни в меня смерть.
Не то, не то. Слушать дальше, дольше, больше. Главное – расслышать всё правильно, ничего не перепутать. Вот оно, кажется. Главное.
В траурной гамме забытых имён
Мне третьей нотой не стать.
Я уже в жизнь безвозвратно влюблён –
Поздно меня убивать!
Третья нота. Ми. Миша. Мишенька… Имя твоё не забыто. Пока ещё – нет. Ведь мир ещё даже не узнал его. Среди забытых имён твоему не место. Нет, не место. Я вырву твою ноту из этой траурной гаммы! Прямо сейчас.
– Мне не сюда. Я кабинеты перепутала. Мне вообще на другой этаж.
БАГРОВЫЙ ЗАКАТ
Моей Ксюшеньке,
Единственной и горячо любимой.
…в понедельник родился, во вторник крестился, в среду женился, в четверг занемог, в пятницу слег,в субботу скончался, в воскресенье отпели, так и жизнь пролетела, считай, за неделю.
Песенка Соломона Гранди
Человек взрослеет тогда, когда осознает, как мало времени у него осталось и как много он еще не успел.
Артур Ари.
Артур Аристархов, 16 лет.
Март.
Ночной клуб. Дискотека. Блондинка танцует. Они знакомятся. Едут к ней. Секс.
Июль.
Клуб. Опять блондинка (другая). Идут к ней. Секс. Даже не познакомились.
Август.
Клуб. На этот раз брюнетка. Танцы. Секс в туалете.
Как и каждому нормальному парню, Артуру нравилась такая жизнь.
Но, как и каждой творческой личности, ему этого было недостаточно.
Артур Аристархов, 17 лет.
– Я начал писать книгу.
– Ты? Да ладно, – удивился Игорь.
– А что не так? – насупился Артур. В словах брата ему послышалась издевка.
Игорь рассмеялся и примирительно поднял руки:
– Просто не думал, что в нашей семье появится писатель, – пояснил брат и осушил бокал с вином.
– Тише ты, бабушку разбудишь. – Артур встревоженно покосился на закрытую дверь. Судя по храпу, которому позавидовали бы даже монстры из фильмов ужасов, бабушке проснуться не грозило.
– Артур, тебе семнадцать, – все же потише проговорил Игорь.
– Бабуле объясни, – усмехнулся тот и изменил голос, передразнивая бабушку: – «Артюша, тебе уже хватит вина»!