А затем боль нахлынула вновь. Болело все, кружилась голова.
Артуру казалось, будто в тело вбили несколько раскаленных гвоздей и начали их расшатывать, поливая рану горячим кофе.
– Артур, держись! Все будет хорошо, – говорил Сергей Жоржевич. Его голос звучал словно где-то далеко и одновременно близко. Но врал начальник, как всегда, неумело.
– С-сергей… – Артур чувствовал, как стучат зубы, как дрожь сотрясает тело.
– Молчи. Держись, дружок. Выздоровеешь, мы издадим твою книгу. Обещаю. И не одну.
Артур на миг улыбнулся:
– Спасиб-бо вам, н-не нужно к-книги. М-моя семья… п-позаботьтесь о них… – дальше говорить он не смог.
Он перестал слышать. Или уже не хотел. Зрение изменяло. Но Артур понял, что умирает не один. В толпе он заметил Демоника. Узнал его сразу и ни капли не удивился. Словно присутствие эльфа-вампира было обычным явлением.
Демоник молча смотрел на него. Сегодня в его глазах не отражался закат, лишь глубокая печаль.
Артур взглянул на лужу крови под собой. Темная, почти черная.
«Нужно использовать для книги», – решил Артур.
Это была его последняя мысль.
Виктория Ари, 30 лет.
– Что пишешь? – подошла она к сыну.
– Свой роман, – гордо сказал Арчи. – Сегодня опять Музык приходил.
– Какой мужик? – встрепенулась Виктория.
– Не мужик, а Музык. Есть Муза – женщина. А есть Музык – мужчина.
– Ого, ничего себе, – на лице Виктории появилась едва заметная улыбка. – И что твой Муз, то есть Музык, сказал?
Она взяла рукопись, написанную детским почерком. Пробежалась взглядом по строчкам и отложила, чтобы слезы не упали на бумагу.
«Багровый закат отражался в его прекрасных глазах…» – начинался роман сына.
СИНДИ
– Синди подожди! – хрипло орет мужской голос где-то за моей спиной. – Вернись тварь, и я прощу тебя. Не вынуждай убить тебя.
И, точно в подтверждение слов хозяина в воздухе раздается ощутимый грохот выстрела, отдаваясь эхом, и распугивая стаю каркающих грачей.
Я бегу по необъятному полю пырейника, в надежде сбежать из места, где мне не рады в последние дни. Бегу на полном ходу, не оборачиваясь назад, и не останавливаясь. Желтоватая по-осеннему сухая и колкая трава, бьет меня по голове и ушам, рассыпая надоедливую пыльцу. Но я лишь морщу морду и терплю. Во все стороны разлетаются недовольные кузнечики, и редкие пестрые бабочки. Мой язык выглядывает из пасти, теряя капельки слюны на ходу, и охлаждаясь на ветру. Когти впиваются в твердую потрескавшуюся от засухи землю, а лапы быстры и, несмотря на возраст, никогда не подводят. Дыхалка в норме. Пахнет зайцем, зверобоем и душицей. Уши улавливают треск стебельков и собственное частое дыхание. Такое высокое, невероятно чистое небо следит за мной, как всегда в мудром молчании, а я за ним. Сверху летают птицы. Одинокий Коршун кружит, выискивая добычу. Еще немного и небосвод начнет темнеть. Появятся первые звезды – души усопших псов. На смену заходящему солнцу придет Богиня охоты и плодородия – луна. Ее бледные очертания видны даже сейчас. Подует прохладный ветерок, развеет шерстку. И нет предела восторгу. Чувство свободы сводит меня с ума, и бодрит. Добавляя уверенности моим действиям. Конечно же, по моему следу пустят свору предателей, готовых за миску супа предать товарища, я это знаю. Как и то, что им сейчас не до убегающего старого пса: началась охота. Дюжина лаек загоняла «серого», заливаясь хвастливым лаем.
Я несусь в другую сторону, прямиком к виднеющемуся впереди подлеску. За ним картина зеленеющей, необъятной Тайги.
Лайкам не понять неказистую дворняжку, с большой головой, длинным телом и короткими лапками.
«Бесполезная животина», – так говорил хозяин, поколачивая меня палкой, когда был пьян.
Я не витаю в облаках, подобно неокрепшему щенку, впервые оказавшемуся без поддержки матери, понимая, что не благородных кровей. Меня не кормили чистым мясом и не ухаживали, как за породистым псом. Не позволяли охотиться в общей стае. Я ловил полевых мышей и ел прокисшие объедки с хозяйского стола. Получал угрозы, а иногда и тумаки.
Но даже у меня была гордость.
– Что б ты сдох! – прилетело в последний раз. – Одни проблемы от тебя.
И это после многолетней преданной службы на улице в лютые морозы, дождливые вечера, и знойные дни. Я старый пес названый по воле глупца женским именем, не мог выносить унижения и оставаться при дворе эгоиста, и самодура. И, тем не менее, мой побег оказался третьим. Первые два раза, стыдно признаться, я возвращался домой голодным, лишенный вечернего пайка и здравого смысла. Ощущая пустоту в груди, точно из меня выкачивали воздух, а вместе с ним и все мысли. Впрочем, последовало наказание в виде ошейника и толстого цепка. И это мне, заслуженному собачьему ветерану расплата за сорванные голосовые связки, чуткий нюх и жизнь под открытым небом.