Но пиявка и не думала отставать. Она сосала и сосала… Эндри смотрела. Лицо ее постепенно вытягивалось. Тихие слезы появились на серых глазах и побежали вниз по щекам.
Ян бросил ветку. Он испугался. Он схватил пиявку тремя пальцами и рванул, но она не отваливалась. Это причинило боль, и Эндри закричала.
— Обожди, — крикнул он, — я уж ее оторву.
Он схватил пиявку крепко и рванул вниз. Тотчас же полилась кровь. Он совсем перепугался. Судорожное напряжение ребенка тоже разрядилось. Эндри дико завыла, заплакала, закричала.
— Только тише, Приблудная Птичка, — уговаривал ее мальчик.
Но при этом он чувствовал себя не очень хорошо. В отчаянии он оторвал вторую пиявку с ее левой ноги — полилась светлая струя крови, смешавшись с коричневым и желтым болотным соусом.
«Она выглядит, как индианка, — подумал мальчик, — как индианка у столба пыток».
А она ревела!
Тогда прибежал Филипп, а за ним все гусиное стадо. О, Филипп хорошо знал, как она кричит, когда налицо опасность. Девочка смотрела на него, как на архангела-спасителя.
— Филипп, — стонала она, — Филипп!
Гусак подбежал к ней близко, зашипел на мальчика — не он ли враг? Затем надулся, распустил крылья, изогнул шею, присмотрелся и зафыркал. Пиявка! Нет, есть из-за чего усомниться в разуме людей. Из-за этого она кричит и ревет? С этим он справится скоро.
Его клюв вытянулся вперед, как молния, затем назад, снова вперед. Он схватил сразу двух пиявок и проглотил.
Но удары клювом, даже со столь добрым намерением, не очень приятны для голой пятилетней девочки. Она визжала, бегала по лугам, а Филипп за нею, и за ним — весь его гусиный народ.
Мальчик стоял с глупым лицом, не зная, что ему делать. Затем побежал и он. Господи Боже, ведь старый гусак добьет ребенка до смерти! Теперь он тоже кричал. Через парк, через мост, до самых замковых ворот мчалась эта ватага с криком, шумом и гоготом. Сбежалась вся прислуга.
Остановилась и бабушка, возвращавшаяся с прогулки верхом. Она только что соскочила с лошади. В ее руки и бежала затравленная голая девочка.
— Да что с тобой? — спросила она.
— Пиявки! — ревела Эндри.
Графиня поняла, что случилось.
— Возьми ее с собой, — приказала она Катюше. — Посыпь солью и осторожно сними пиявки. Обмой ребенка и снеси его в постель!
Она повернулась к голому мальчику:
— Ну, рассказывай! — приказала она.
Он повиновался, тяжело дыша.
— Я только поставил Приблудную Птичку в болото, как приманку для пиявок, — она очень хорошо их ловит. Но этих зверей так трудно оторвать — идет кровь!
Бабушка засмеялась. Но после того схватила его за волосы, потащила, подняла высоко и положила на бронзового оленя у моста. И оттрепала его хлыстом в полное свое удовольствие.
Мальчик знал: если он будет кричать, то получит двойную порцию. Поэтому он прикусил себе губы до крови, — перед глазами у него пошли зеленые желтые круги. Неужели она никогда не перестанет?
Она стащила его с оленьей спины, поставила на ноги и потрясла за плечи.
— Знаешь, почему ты наказан?
Он сдался.
— Да, — сказал он, — потому, что я сделал из Приблудной Птички приманку для пиявок.
— Нет, — сказала бабушка, — вовсе не потому! А потому, что ты не знал, что надо взять с собой соль, чтобы их снять.
Она позвала старую Гриетт.
— Отнеси молодого господина в постель, — сказала она, — он не может сегодня хорошо сидеть за столом.
Хромая служанка хотела замолвить словечко.
— Госпожа графиня… — начала она.
Бабушка ее перебила:
— Молчи, Гриетт. Молодой господин получит стакан воды и больше ничего.
Старая хромоножка взяла его на руки и отнесла в комнату. Затем приготовила масла, растерла мальчика и уложила в постель. Он лежал на животе, царапал пальцами подушку и стискивал зубы. На той стороне не оставалось ни одного здорового места — рубцы от затылка до колен. Он стонал и всхлипывал от боли.
А затем все же заснул.
В эту ночь ему снилось, что открылась дверь. Нет, нет — ему не снилось. Дверь заскрипела так громко, что он проснулся. Он поднял голову, посмотрел — полная луна ясно светила сквозь большое окно.
Дверь действительно открылась, и вошла маленькая девочка. Она выглядела страшно бледной, он испугался: он почти подумал, что она мертвая. На ней был длинный ночной халатик, и локоны падали ей на плечи.