Тут снова выступил Котс. Он саботировал учение и делал это так основательно, что дня не проходило без помехи. Он не только отбивал острия у всех карандашей и перьев, бросал волосы и мух и лил воду в чернильницу, забрасывал тетради и учебники так, что их целыми днями надо было искать. Он даже самым безответственным образом выступил против Петронеллы. Наверху, на лестнице, он протянул проволоку так, что она зацепилась, упала и до крови разбила себе голень. В ее волосах однажды утром оказалось так много репейника, что она должна была выдернуть большой клок. В своих ящиках она находила дохлых крыс и лягушек, в постели в ногах — старого ежа, колючки которого накололи ей пальцы, когда она вытянулась во сне.
Ни разу ей не удавалось поймать Эндри, которая с возмущением отвергала подозрения, что может что-либо подобное делать. «Это был Котс», — заявляла она хладнокровнейшим образом.
Этот неисправимый дух набрасывался даже и на саму Эндри. Он засыпал ей глаза песком: тогда она получила воспаление глаз и в течение двух недель не могла делать уроков.
Наступило время, когда длинные огурцы созревают на унавоженных грядах. Огурцы Эндри страстно любила. В это летнее утро она часами рыскала верхом по полям и вернулась к обеду в знойную солнечную жару. У нее даже высунулся язык изо рта — так сильна была жара. Она отвела своего пони в конюшню. Там Юпп и Питтье пили старое скверное пиво и предложили его ей. Девочке оно показалось роскошным. Она выпила три, полных стакана. Затем пошла в коровник и прибавила к этому большой стакан молока. Взяла нож, побежала в огород, отрезала огурцов, очистила их и съела. Ела еще и еще до тех пор, когда уже больше не лезло в рот. Столь вкусным ей еще никогда не казался ни один обед.
К несчастью, даром это для нее не прошло. Выпитое и съеденное подействовало молниеносно. Зеленая и бледная она пробралась в свою комнату — но слишком поздно! Ей стало очень плохо. Петронелла раздела ее, обтерла, уложила в постель.
Эндри чувствовала себя очень скверно и молчаливо позволила все это проделать над собой. Лежа в постели, она прошептала:
— Пожалуйста, ничего не говорите бабушке.
Петронелла кивнула головой. Унесла штанишки и юбочки, убрала всю грязь. В дверях она торжествующе крикнула:
— Что же мне сказать бабушке? Котс это наделал?
И она помахала коричневой тряпкой…
Бабушка ничего не узнала об этой истории, но узнали все лакеи и горничные. Где бы Эндри ни появлялась, над нею все издевались. Когда она снова зашла в конюшню, Юпп, старый кучер, смеялся про себя, но достаточно громко, чтобы она могла слышать:
— Котс наклал в ботинки.
Эндри покраснела, как рак, и, не говоря ни слова, выскочила из конюшни.
Тогда и пришел конец Котсу. Такого скверного послесловия не мог перенести ни один сколько-нибудь уважающий себя дух. Поэтому он исчез из Войланда. Когда вскоре после того Ян приехал на каникулы и спросил свою двоюродную сестрицу, как поживает Котс, она ответила:
— Котс? Он стал для меня слишком глупым. Я его прогнала.
Но в то время Эндри было уже десять лет. Она уже давно умела играть в шахматы и довольно хорошо бренчала на рояле и фисгармонии. Этому ее научила бабушка. Она научила внучку кататься на коньках еще тогда, когда при ней была Катюша. Во время последней, очень суровой зимы она всегда каталась с ней вместе целые дни напролет.
Эндри училась этому искусству на замковом рву. Нередко старый Юпп должен был играть на своей гармонике, а бабушка и внучка катались под музыку.
Раз проезжали мимо цыгане, три переполненных воза. Графиня отвела им пустой сарай за парком. Они поселились там и прожили всю зиму, залатали все сковороды и кастрюли, плели корзины из рогож и ивовых прутьев. Среди них были двое мужчин, пиликавших на скрипке, и молодая женщина, игравшая на альте. Бабушка разрешила им в послеобеденное время приходить на замковый мост, где они играли. А внизу по замерзшему рву она со своей внучкой танцевала на коньках вальсы.
Вечером на мосту ставились сковороды с горящей смолой. На рву устраивали бал для прислуги и окрестных крестьян и крестьянок, с танцами, горячим пуншем из пива, с теплыми сосисками, варениками и ушками. Эндри могла там оставаться до 10 часов, а Катюша, укладывая ребенка спать, была совсем пьяная. Когда они катались за пределами замка, Эндри должна была надевать другие коньки: голландские, большие, деревянные, загнутые, как полозья у саней. Они катались тогда по каналам, ручьям и рвам, затем снова бежали по огромным снеговым равнинам залитых лугов и старых рукавов Рейна. Дальше и еще дальше — точно объезжаемый мир не имел конца. Ивовый кустарник и ольха, далеко вдали — густые леса. Иногда — хутор, ветряная мельница. В воздухе — тонкие хлопья снега. Рука об руку они бежали тихим зимним днем.