Брат покачал головой.
— Меня знает вся школа, — возразил он. — Вчера придурок из восьмого класса упал мне под ноги и стал дергаться.
— Если они не забудут, — продолжал папа, — ты можешь начать ездить в школу в Майский. Но только не в школу для детей-инвалидов. Ты нормальный человек и должен в это верить.
— Нет, — ответил Саня. — Я хочу друзей-эпилептиков.
Папа тяжело вздохнул.
— Я думаю, — сказал он, — что ты встречаешь эпилептиков чаще, чем тебе кажется. Они могут даже учиться с тобой в одном классе. Просто пока они не упадут, про них никто не знает.
— Но я упал, — напомнил Саня. — И могу упасть снова. В другой школе.
— Эпилепсия лечится, — ответил отец. — Ты пьешь топамакс. Вот увидишь, приступов больше не будет.
— Тогда я хочу в школу в Майском, — решил брат.
— Ты будешь вставать на час раньше и уставать в два раза сильнее, — предупредил папа. — Я бы на твоем месте дал им два года, чтобы все забыть. Этого хватит.
— Два месяца, — странным голосом ответил брат. — Я больше не выдержу. Если через два месяца я войду в столовую и мне опять напомнят, что я припадочный, я не останусь в этой школе.
Папа умел торговаться.
— Чтобы тебя перевели, ты должен закончить класс, в котором учишься, — сказал он. — Так что в любом случае терпи до лета.
Но до лета терпеть не пришлось. В начале ноября выпал снег. Настоящий снег настоящего мира. Подморозило. Мальчишки раскатывали на дорожках скользкие ледовые полосы. По пятницам у Сани было на два урока меньше, чем у меня, и он возвращался домой один. На пути от школы кто-то толкнул его в спину. Брат поскользнулся и ударился головой о бетонную оградку школьного двора. Он запомнил, что ему кричали: «Поваляйся, припадочный!»
А потом припадок действительно начался.
Я помню то пустое и страшное чувство, которое охватило меня, когда я сняла с дверного звонка мамину записку: «Мы уехали в больницу Майского. Ключ где обычно. Обед на плите».
Рот наполнился слюной. Я подумала, что меня стошнит, и перевесилась через перильца крыльца. Стояла так, вцепившись рукой в оледенелые стропила, слушала, как стучит сердце.
…У Сани опять был приступ…
…Потому что таблетки не помогают…
…Топамакс не помогает, как и депакин…
…Потому что у него не эпилепсия…
…Его не вылечат, и он…
…Замерзнет в снежной мгле…
…Замерзнет, вечно падая сквозь проломившуюся корочку льда…
…Падая туда, где нет света…
Я пришла в себя от оглушительного холода, вдруг обнаружила, что в одной блузке сижу на ступеньках, в голове стучит кровь, а штаны промокли от талого снега. Куртка, шарф и шапка лежали рядом со мной. Я не стала их одевать, вытащила ключ из щели под второй ступенькой и вошла в дом. Через час я смогла связно соображать и забрала вещи с крыльца. Они были задубевшие.
В одиннадцать вечера мне позвонил отец.
— Лиза, ложись спать, — сказал он. — Мы нескоро приедем.
— Как Саня? — спросила я.
— Нормально, — ответил папа. — Он упал, ударился головой. Но теперь все в порядке.
Что-то не так было в его голосе. Что-то было совсем не в порядке.
— Папа?
— Да, Пушистик.
Папа, ты опять назвал меня этим именем из детства. Первый раз с тех пор, как развалилась твоя фирма. Саня умрет, да?
Я услышала, что задаю другой вопрос.
— Он останется в больнице?
— Да, — ответил отец. — Они хотят сделать еще одно обследование.
— Понятно, — согласилась я.
— Тебе есть чем поужинать? — побеспокоился он.
Он не заметил, что назвал меня «Пушистик». Он не знает, что я знаю, не знает, что уже сказал мне все.
— Я уже поела, — соврала я.
Брат, Саня, мне так жаль.
— Ложись спать, — повторил папа, — тебе завтра в школу.
Бедный папа, как же тебе больно.
— Хорошо, — сказала я.
Он положил трубку, а я разрыдалась. Бродила по дому и выла. Брала в руки какие-то вещи и ставила их в другие места. Я перебрала мамину коллекцию игрушечных крокодилов и Санины модели вертолетов, переставила чашки, горшки с цветами, всякие сувенирчики. Потом упала в кровать. Слезы кончились. Их сменили бредовые сны.
Я помню, как мы завтракали следующим утром. Пустой четвертый стул. Все старались на него не смотреть. Все были как бы спокойны.
— Ты сможешь отпроситься с последнего урока? — спросила у меня мама.
— Да, — удивленно ответила я. — Но лучше, если будет записка.
— Я напишу, — вызвался папа.