Как неромантично! Что за любовь, рожденная от уверенности? Да и любовь ли это? И все же, бывает и так, что не безрассудные, слепые страсти управляют человеком, а чистый разум и такое же чистое сердце. Когда уж один раз ожегся, не следует ли, поучившись на ошибке, надеяться не на страсть, а на рассудок?
— И все же, не стоит ли нам вернуться? — спросил Александр.
— Да, пожалуй, — прошептала Софья.
Александр остановился. В ее голосе было какое-то сожаление, как ему показалось.
— Ответьте, что с вами? — спросил он ласково.
— Я и сама не знаю, — вдруг ответила девушка.
Она и впрямь не знала. Да и что тут скажешь? Тут необходим лишь один поступок, один безумный шаг. Но не ей совершать его! И Александр это понимал. Он взял ее руку в свою и прижал к губам теплую, трепещущую ладонь Сони. Она ничего не отвечала, не пыталась вырвать руку или убежать. Он улыбнулся. Впервые в нем проснулось новое чувство особой силы рядом с женщиной, рядом с этой беспомощностью, с этой доверчивостью. Лидия никогда не вызывала в нем подобных чувств. С нею он был слаб, равнодушен, холоден. Теперь он ощущал в себе силу и тепло, которые дарила ему любовь к этой милой и слабой девушке.
— Соня, милая моя, я вас люблю, — сказал он просто.
Соня хотела что-то ответить, но он прервал ее.
— Нет, только ничего не говорите! — воскликнул он. — Я знаю, что не имею права говорить вам этого. Я не могу ни о чем вас просить, я не свободен… Но я люблю. И не могу теперь не сказать вам этого.
Да, не признаться сейчас в своих чувствах — значило бы струсить! Так он чувствовал и потому не молчал.
— Я никогда более не заговорю об этом, ни словом не оскорблю вашей деликатности… Верьте, я не хочу обидеть вас! — добавил Александр.
Он отпустил ее руку, и они теперь стояли друг напротив друга. Он не сделал ни одного жеста, чтобы приблизиться к ней, ни одного движения. Софья подняла голову и молча посмотрела на него. Глаза ее — растерянные и прекрасные, казалось, смотрели прямо ему в душу.
— Соня, — шепнул он вдруг и…
Какое-то безумие овладело Александром: он прижал девушку к себе. Соня прильнула к нему и неожиданно для самой себя обняла его. Он ждал чего угодно: отпора, безразличия, холодного пугающего равнодушия. Но ее руки обвились вокруг его плеч, а голова запрокинулась, и глаза Софьи заблестели в темноте.
Соня и сама не ожидала от себя такого. В голове ее вихрем проносились мысли: когда Павел обнимал ее — она дрожала от презрения, ненависти и отвращения, она отталкивала его и не желала даже чувствовать на себе его взгляда! Теперь, Александр, женатый человек, обнимал ее так же, как и тот, другой. Но как же все было иначе! Ни ненависти, ни презрения, ни обиды… Видимо, она любила, а любовь все прощает… В любви нет бесчестья… «Любовью оскорбить нельзя…» — прошелестело в голове воспоминание, обрывок их недавнего разговора…
Губы прильнули к губам, и Софья, вся растаяв в решительных объятиях Александра, все крепче и крепче держалась за него, чувствуя, что в этом мире он — единственная ее опора.
Вдали послышался шум. Влюбленные вздрогнули и растерянно посмотрели друг на друга. Они все еще не разжали своих объятий, но поцелуй уже растаял и остался в прошлом. Софья вздохнула и отпрянула от Александра. При этом ее движении он невольно разжал руки и отпустил ее.
— Надо возвращаться, — сказала Софья и направилась к дому.
Он последовал за ней, не сказав ни слова. Через мгновение Александр подал ей руку, и она, помедлив, приняла ее. Они вернулись на виллу. Там все еще продолжались танцы, их же отсутствия никто не заметил.
«Неужели я влюблена? Неужели?.. Как такое может быть? И почему именно он: почти незнакомый, не свободный человек? Куда завлечет меня мое неразумие? Ведь однажды… — Софья снова вспомнила Павла. — Нет! Нет! Этот человек совсем другой! В нем нет ничего от испорченности Павла, от его мерзости… Александр… Александр!» — Она впервые произнесла про себя его имя.
— Александр, — шепнула она.
Как прозвучало это имя, произнесенное ею вслух! Она впервые назвала его так: «Александр»! Не «господин Тургенев», а «Александр»…
«Люблю ли я? Не знаю… Но он… Но Александр — совсем другой!..»
— Ничего дурного не случится, — улыбнулась она. — Я знаю…
— Теперь в оперу! Я абонировала ложу, а нынче дают «Итальянку в Алжире»[15]. Я обожаю эту чудную музыку. — Фабиана кружилась по комнате, демонстрируя свой наряд.
При смуглой своей коже она выбирала яркие цвета, хотя нынче в моде были приглушенные тона. Но светлые краски совершенно не шли Фабиане! Теперь она была одета в прелестное платье насыщенного розового цвета, украшенное гирляндами живых цветов. В черных волосах у нее белела камелия, и она наслаждалась красотою своего платья.
— Будем весь вечер принимать твоих знакомых? — спросила Софья.
— И твоих! — ответила ей в тон Фабиана. — Мне кажется, или господин Тургенев не на шутку тобою увлечен? Берегись, дорогая, ведь он женат! А ты, боюсь, неосторожна…
— Я более чем осторожна! — с жаром произнесла Софья. — Можешь быть покойна, я никогда не позволю себе лишнего. Полагаю, что и Александр Андреевич человек, на чувство чести и такта которого можно без колебаний положиться! Ты же и сама так считала.
— Да, и считаю так до сих пор. Иначе бы не позволила ему сопровождать нас теперь, — серьезно ответила графиня. — Но за разговором мы совсем опоздаем в театр. А я хотела бы услышать начало!
Через некоторое время, когда девушки уже были в карете, Фабиана добавила, возвращаясь к их разговору:
— Я более чем уверена в твоей осторожности и разумности. Ты никогда не говорила мне о причинах своего желания покинуть Россию, но госпожа Загорская обмолвилась при мне, тебя как раз не было рядом, что все дело в браке твоей сестры Юлии Николаевны.
— Фабиана! Мне неприятен этот разговор. Поверь, что моей вины тут нет.
— Я подозревала это. Ты так держала себя с зятем и даже при упоминании о нем у тебя был такой вид… Должно быть, князь Пронский был несдержан? Позволь, я не желаю откровенностей. Я догадываюсь о том, что могло произойти и, опираясь на догадки, думаю, что ты, бежав от одного несчастья, не ввергнешь себя в другое. Более ни слова! — неожиданно воскликнула Фабиана и обняла подругу.
— Благодарю… Ты верно все поняла, — тихо ответила ей Софья.
Фабиана и Соня заняли ложу и, благодаря тому, что итальянские театралы превращали оперу в подобие собственной гостиной без малейшего стеснения, начали принимать визиты, почти упустив, разумеется, все музыкальное действо на сцене. Однако светские успехи были, пожалуй, даже приятнее музыкальных впечатлений. Вопреки ожиданиям, Тургенева в опере не было. Фабиана про себя изумилась этому обстоятельству, но ничего не сказала Софье. Впрочем, и без присутствия этого человека, который и самой Фабиане был приятен, вечер прошел для графини более чем удачно.
Но причина, вынудившая Тургенева пренебречь обществом Софьи, была более чем важна. Знай о ней девушка, неизвестно, смогла бы она так спокойно сидеть нынче в ложе и принимать комплименты от всех этих праздных кавалеров, что нынче собрались в опере.
Тургенев был убежден, что видел Лидию. Прогуливаясь утром по Корсо, он увидел вдруг, как вдали мелькнуло знакомое платье. Совершенно точно такое же, в котором он видел Лидию в последний день перед ее побегом. Возможно, оно было не точно такое, но… Он отчего-то был убежден, что это было именно платье жены. Цвет волос, очертания фигуры издали совершенно убедили его в том, что это Лидия! Он кинулся вперед, прибавив шагу настолько, насколько это было возможно. Бог знает, что подумали о нем прохожие! Ему даже засвистели вслед какие-то мальчишки. Но, добежав до угла, за который свернула Лидия, он потерял ее из виду. Потом вдали вновь мелькнуло знакомое платье, и он, мечтая не упустить ее на этот раз, чуть не бегом пересек улицу. И нагнал! Но!.. О, разочарование. Это была не его жена. Приблизившись на расстояние нескольких шагов он вдруг разглядел профиль, совершенно ничего общего не имевший с профилем его жены. Контур смуглого лица, довольно некрасивого, губы, с поразительной быстротой и громкостью бросавшие итальянские фразы — вовсе ничего общего!